Дитюк
Шрифт:
Надо вспоминать и горе, и радость, а приукрашивать нашу жизнь - это себя обеднять, это значит принизить наших людей.
Какие у нас люди? Настоящие. Когда я стал бригадиром, я особенно утвердился в этом, потому что должен был глядеть на них зоркими глазами.
Зимой в бригаде мало народу, а весной надо набирать. Кого брать? Я брал тех, кто десятилетку закончил, молодых. Колю Шалыгина, Колю Чухлиева, Жаку Тунгушпаева, Сережу Гребенюка... Мне их брать не советовали. Они еще работать толком не умели, охотники были набедокурить - то Чухлиева участковый лейтенант бегает разыскивает, то кто-то окно в интернате высадит, к девчонкам заберется,
До меня бригадиры с такими ребятами жестко беседовали. Приказал работай. Обломался - ремонтируй. Мне так не хотелось. Сначала я показывал им, как клапан регулировать и как гайку подкрутить...
Нет, я от мальчиков больших хлопот не терпел. Я просто хочу знать человека, что он думает, как у него дома. Я должен знать о них все. Никогда я не крикнул, нету такого в моей практике. Скоро они знали, как подъехать к сеялке, как плуг подцепить.
Когда мальчиков в армию забрали, они мне писали: скучаем по полю, хотим на работу. Все возвращаются. Вот сейчас наш сосед на Камчатке служит, и приходит ко мне его отец: "Сдавать корову или кормить будем? Как, Володька?" Я ему: "Кормить", потом сена привез. Они меня знают, я их не забуду...
Тот год, шестьдесят седьмой, тяжкий для нас был. Я запомнил его страшно. У нас и поныне в бригаде поля трудные, от одного поля до другого порой километров тридцать, вдобавок еще речка Колутон разливается... Но это привычно. А тогда в июне с утра подул сильный ветер, сначала пылью мело, потом небо стало сереть.
И вдруг черно сделалось. Земля поднялась в воздух, как будто не земля, а море. Дышать невозможно. Руками закрылся. Страшно. Что творилось с полем! Почва как будто утекает, песчинки перерезают всходы, и корешки летят.
Это не просто почву сметало. Это целую жизнь сметало, ведь этот тоненький слой - самая малость от общего объема нашей Земли, именно он сделал возможным существование человека... Я был бессилен. Мне нужно было как-то защитить его. Я полез в трактор; на сиденье лежала земля; я опустил плуг и стал пахать. Впереди я ничего почти не видел. Но мне это было все равно: я держал трактор наперерез ветру, в боковое стекло стучало землей, и я не мог отклониться от нужного направления. Непременно надо было пахать поперек ветра, чтобы выковырять побольше комки, чтобы они придавили песчинки и удержали землю.
Кто-то на ходу рванул дверцы. Ввалился в кабину Пискунов Павел Михайлович, главный агроном. Не понимаю, как я его узнал. "Давай лущильником!" - кричит. Значит, плугом не помогает. Я стал лущильником пробовать, и мне горестно было, что ничего не могу изменить. Никогда я такого не переживал. Даже когда замерзал с Шалыгиным в буран...
Следом за бурей была засуха. Из бригады начали уходить на фермы, в мастерские. Мне вовсе худо было бы, но мальчики не захотели никуда идти, мы держались вместе. После бури я много задумываться начал: еще Василий Васильевич Докучаев доказал, что в природе не три "царства", как думали до него, животных, растений и минералов, а есть и четвертое - почвы, и как же так выходит, что мы на земле порядок не можем навести? Ребята тоже сомневаются: "Надо бы по-иному", им тоже не по себе. Но легко спросить "как?" И тут я скажу спасибо ученым земледельческой науки, нашему целинному институту земледелия - стали мы переходить на безотвальную вспашку, оставлять в поле стерню. А
Но следующий год снова был трудным, словно целина требовала пройти им новое испытание. Они начала целины не помнят, и это им как бы крещение. Мне к той поре тридцать третий стукнул, седой волос пробился, молодость прошла. Без мальчиков мне было бы тяжелее; в тот год я третью свою целину начал поднимать. Мой Гришка уж в школу бегал, двойки носил, уж дочки росли, дома я посадил яблоневый сад, машину из разных железяк сделал, - можно тихо дальше жить, детей воспитывать, ничего нового не ждать. Видать, так бы оно у меня и осталось, ежели б не мальчики. Для них целина только начиналась, а через них и для меня.
Осенью надо было ехать в Алексеевский район заготавливать солому. Я выбрал молодых. Директор Иосиф Христианович Дитрих заохал, как список глянул. У него немецкий акцент: "Что ты, Фолодя, телаешь?" Я уговорил. Дали нам по триста тонн заготовить. Старикам из Вишневской бригады и нам... Вместе мы уехали, вместе и домой вернулись. Больше Дитрих не охал.
Я с Довжиком дружу. Он мне говорил, что когда приехал в Казахстан, толком трактора не знал, а сейчас знаменитый бригадир, и его целинная палатка - в Музее революции.
Я не говорю, что раньше молодежь лучше была. Дети всегда должны быть лучше отцов.
Молодые скорей меня понимают. Я всегда прежде всего обращаюсь к мальчикам. К Вариводе, Гребенюку, Чумаку. Чтоб не уезжали вечером с поля, пока косить не кончили. И старики не уходят, стыдно ведь уйти, когда другие работают.
Вот однажды убирали и кто-то полвалка оставил, не подобрал. У меня пятнадцать комбайнов. Как найти? Я всех собрал и сказал: "Полвалка - это тонна хлеба. После войны двум семьям всю зиму можно было жить. Нельзя так, мальчики". И Яша Миллер сознался. Я его не ругал. Он понял, собрал хлеб. Вот так мы вместе и ломали мою третью целину.
С шестьдесят девятого пошло как следует. По семнадцать центнеров взяли!
Поля у нас нестандартные, и по 15 и по 30 гектаров есть, и разбросаны. Самые тяжелые поля. А урожаи самые высокие. Почему? Вот раз приезжаю ночью на стан, бужу поварих, - надо, девчата, пирогов напечь, чаю заварить и в поле отвезти для мальчиков. И отвез. Отвозили даже другой бригаде за двадцать километров. Не скупись, Гриша, на добрые дела: они всегда взойдут.
Я мальчиков каждую весну убеждаю: земля у нас хуже, сейте по сырому, глубже, чтоб сеялка не прыгала, чтобы зерно снизу влагой питалось.
Однако каждый сев у меня не так, как я хочу. Иной раз все рассчитаешь, а природа возьмет и новую преграду выставит. К разливу реки мы кое-как приспособились: вывезем до половодья на возвышенности технику и семена, а когда Колутон поднимется и натворит островов, нам уж особо нечего суетиться. На лодках только еду подвозим трактористам. Когда крепкий ветер высокую волну гонит, они сами себе готовят - у них газовые печки с баллонами. Но если бы нас одно половодье держало!.. Вот в семидесятом году дожди лили непрестанно. А сеять надо. По три раза в день разбирали сеялки, из дисков грязь выковыривали. Медленно-медленно продвигались, никак нельзя было скоростью брать - худо бы посеяли. Мальчикам без скорости скучно, но надо делать дело на совесть. И вот на таком тяжелом севе мальчики себя показали. Осенью в армию было идти Зимченко, Чухлиеву, Гребенюку, Вахрушеву. Они уже были мастерами.