Дивен Стринг. Атомные ангелы
Шрифт:
— Что? — Рой сжал голову руками, не в силах справиться с чувствами. — Чего от меня все хотят? Я просто коп, и я, чёрт возьми, не понимаю, что происходит! Кто-нибудь может это мне объяснить?
— Посмотри на меня, — сказала женщина, мягко, но властно.
Рой недовольно поднял взгляд — и застыл на месте.
Два глаза уперлись в лицо молодому полицейскому. Левый — пустой и черный, как узкое игольное ухо, как выход в бездонный колодец абсолютной ответственности, и правый, с золотою искрой на дне, проницающий любого до дна души светом безграничного доверия.
— Как мне называть вас, мэм? — выдавил из себя потрясённый
— У меня много имён, воин Света, — суровое лицо внезапно озарилось каким-то внутренним сиянием. — Сейчас я явилась к тебе в облике Одноногой Чернокожей Лесбиянки, Внематочно ВИЧ-Инфицированной Глухонемоальтернативномыслящим Геем-И-Евреем.
— Как вам угодно, мэм, — только и смог выдавить Рой, потрясённый таким сочетанием всевозможных совершенств.
— Знай же: я есмь Начало и Конец, Первая и Последняя, — произнесла Одноногая Лесбиянка торжественно и строго. — Я пребываю там, где растут биржевые индексы и где рейтинги взмывают ввысь, подобно птицам. Где открываются секс-шопы и снимаются бесконечные сериалы — там я благовествую. Я — там, где маньяку делают исцеляющую лоботомию, спасая его изнурённую мышлением душу. Где двое или трое педерастов соберутся во славу Мою, там и я среди них. Я — анус анусов и клитор клиторов. Я — истинная фукуяма истории, победа Бабла над Злом, Терпимости над Справедливостью и Доброты над Истиной. Я несу толерантность и обороняю от холокоста. Я — душа того мира, который ты поклялся защищать, Рой, когда стал полицейским. Этому миру грозит гибель, и я велю тебе спасти его.
Рой упал на колени. В сердце его как будто отворилась золотая дверь, доселе затянутая паутиной, и он увидел какое-то огромное светлое облако, сферу бесконечного сияния. Его простая, бесхитростная душа содрогнулась от любви и преданности.
— Теперь узнай, кто мой враг, — голос Одноногой исполнился отвращения. — Это дух исторического творчества. Он воплощается в человеческом облике от начала времён, и у него много имён. Каин, Тутанхамон, Агамемнон, Александр, Наполеон и Ленин — всё это он. Я не раз сокрушала его, но он возвращается. Последнее его воплощение было самым страшным. И на сей раз он избежал гибели. Его мозг жив и приобрёл мощь, доселе невиданную. Ты должен повергнуть его в небытие.
Она протянула руку. В ней сверкало маленькое круглое зеркало.
— Вот, — сказала она. — Когда ты встретишься с ним, ты поймёшь, что нужно делать, Рой. А теперь забудь о тех тайнах, которые узнал. Ты вспомнишь их потом… когда будет нужно. Во второй книге. Теперь же — иди и делай, что должен.
— Куда идти? — не понял Рой.
— Просто иди. Ты придёшь туда, куда нужно.
— Подождите, мэм! — взмолился Рой. — Вы… вы не поможете мне найти Люси Уисли?!
Одноногая Чернокожая Лесбиянка, Внематочно ВИЧ-Инфицированная Глухонемоальтернативномыслящим Геем-И-Евреем чуть приподняла подбородок, как бы указывая путь. Тень улыбки пробежала по её величественному лицу.
— Ты идёшь к ней, — сказала она. — Но её там уже не будет.
ГЛАВА 39
Владимирильич Лермонтов не любил терять время даром. Если у него не было какого-нибудь серьёзного занятия, он всегда его находил: растлевал молодёжь,
Увы, в данный момент вокруг никого не было, а труды по теории хаоса он обычно и вовсе не выносил из дома. Зато из стены торчали два металлических крюка, очень удобных для упражнений.
На этот раз Лермонтов твёрдо решил побить все свои рекорды и подтянуться сто раз. Он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы явить миру мощь стальных мышц воина Хаоса. После такого подвига взрыв бомбы становился всего лишь формальностью, хотя и совершенно необходимой.
Первые пятьдесят подтягиваний прошли как обычно, но потом Владимирильич начал уставать. Более того, ему стало казаться, что он слышит какой-то голос — причём не где-нибудь, а в голове.
Как типичный безумец, Лермонтов дорожил своим умом. Поэтому он встревожился — но вовремя вспомнил, что находится в музее современного искусства, где неподготовленному человеку немудрено и свихнуться, так что лёгкая галлюцинация свидетельствует скорее о психическом здоровье.
К сожалению, галлюцинация была неинтересной. Голос бубнил что-то по-немецки, время от времени вставляя "fucking shit" или ещё что покрепче. Владимирильичу это надоело.
— Do sviazy, vperred, comrade, — поприветствовал он галлюцинацию, подтягиваясь шестидесятый раз.
— Это что ещё за Arsch mit Ohren? — невежливо отозвалась галлюцинация. — Что ты такое?
— Я воин Хаоса, — представился Лермонтов, тужась.
— А почему у тебя чёрная рожа и белые руки? — продолжал голос.
— Краска слезает, — процедил сквозь зубы Владимирильич: очередное подтягивание далось ему с трудом.
— Какой-то ты fragw"urdiges Braunarsch, — процедила галлюцинация. — Что ты здесь делаешь?
— Упражняюсь, — выдохнул Лермонтов.
— Это-то я вижу, — недовольно пробурчала галлюцинация. — Я спрашиваю, почему и зачем ты находишься именно в этом месте именно в это время?
Владимирильич решил, что с галлюцинацией можно быть откровенным.
— Собираюсь взорвать атомную бомбу, — выдавил он из себя на выдохе, потом глубоко вдохнул, напружинил мышцы и снова потащил своё массивное тело вверх.
— Любопытно, — удивилась галлюцинация. — А, ты, наверное, помощник моего носителя. Ну, тогда ты зря стараешься. Видишь ли, бомбу взорву я.
— В бомбе… таймер… не включён, — оскалив зубы, Лермонтов выжался семьдесят седьмой раз. Обычно в этот момент к нему приходило второе дыхание, но галлюцинация мешала сосредоточиться на скрытых резервах организма.
— Сейчас я как раз его включу, — самодовольно сообщил голос. — Но мне нужно сконцентрировать внимание. Манипулировать электронными схемами на таком расстоянии трудновато даже с моими способностями. И ещё ты меня отвлекаешь своим дёрганьем. Может, убить тебя? Хотя ты и так умрёшь, как и все люди в этом городе.
Лермонтов ничего не ответил: наступил самый ответственный момент, когда силы, казалось бы, уже на исходе, а до результата ещё далеко.
— Мне нравится твоё хладнокровие, — признал голос. — Ты только что понял, что не успеешь спастись, и всё-таки продолжаешь свои дурацкие упражнения. В этом есть нечто достойное. Чем бы тебя вознаградить? Пожалуй, я дам тебе закончить.
Владимирильич кивнул. Говорить он не мог, все силы были сосредоточены в стальных мышцах рук, судорожно сжигающих остатки аденозинтрифосфата.