Дивергент (Избранная)

Рот Вероника

Я кладу ладони ему на талию. Не помню, как решила это сделать. Но я тоже не могу отстраниться. Я приникаю к его груди, обвиваю его руками. Мои пальцы скользят по мышцам его спины.

Через мгновение он касается моей поясницы, прижимает меня теснее и проводит свободной рукой по моим волосам. Я снова чувствую себя маленькой, но на этот раз не пугаюсь. Я зажмуриваюсь. Он больше не пугает меня.

– Мне следовало бы плакать? – Его рубашка приглушает мой голос. – Со мной что-то не так?

Симуляции пробили в Але такую

широкую брешь, что он не смог ее заделать. Почему со мной все иначе? Почему я не такая, как он… и почему при этой мысли мне настолько не по себе, как будто я сама балансирую на краю обрыва?

– По-твоему, я знаю все о слезах? – тихо спрашивает он.

Я закрываю глаза. Я не жду от Четыре утешений, а он не пытается меня утешить, но рядом с ним мне легче, чем было среди друзей в своей фракции. Я прижимаюсь лбом к его плечу.

– Если бы я его простила, как по-твоему, он был бы сейчас жив?

– Не знаю, – отвечает он.

Он кладет ладонь мне на щеку, и я поворачиваюсь ей навстречу, не открывая глаз.

– Я чувствую себя виноватой.

– Ты не виновата. – Он касается лбом моего лба.

– Но я должна была. Должна была простить его.

– Возможно. Возможно, все мы чего-то не сделали. В другой раз чувство вины напомнит нам, чтобы мы лучше старались.

Я хмурюсь и отстраняюсь. Это урок, который дается членам Альтруизма: чувство вины – инструмент, а не оружие против себя. Его слова словно взяты из отцовской лекции на наших еженедельных встречах.

– Из какой фракции ты вышел, Четыре?

– Неважно. – Он смотрит вниз. – Теперь я здесь. Хорошо бы и тебе это накрепко запомнить.

Он бросает на меня противоречивый взгляд и касается губами моего лба, между бровями. Я закрываю глаза. Я не понимаю, что происходит. Но я не хочу это разрушить и потому молчу. Он не двигается, просто стоит, прижимаясь губами к моей коже, и я тоже долго стою, обнимая его за талию.

Глава 25

Позже вечером, когда большинство лихачей ушли спать, я стою с Уиллом и Кристиной у перил над пропастью. Оба моих плеча горят от татуировочной иглы. Полчаса назад мы все сделали новые татуировки.

Кроме Тори, в тату-студии никого не было, так что я решилась нанести символ Альтруизма – круг и в нем пара рук ладонями вверх, как бы поддерживающих кого-то, – на правое плечо. Я знаю, что это рискованно, особенно после всего, что случилось. Но этот символ – часть моей личности, и мне казалось важным носить его на коже.

Я встаю на перекладину, прижимаясь к перилам бедрами, чтобы не упасть. Здесь стоял Ал. Я опускаю взгляд в пропасть, на черную воду, зазубренные камни. Вода ударяется о стену и брызгает вверх, оседая каплями на мое лицо. Он боялся, когда стоял здесь? Или окончательно решился прыгнуть и это было легко?

Кристина протягивает мне стопку бумаг. Я достала копии

всех отчетов, которые выпустила Эрудиция за последние шесть месяцев. Выбросить их в пропасть не значит избавиться от них навсегда, но, возможно, мне станет легче.

Я смотрю на первый отчет. На нем фотография Жанин, представителя Эрудиции. Ее взгляд пронзителен, но в то же время притягателен.

– Ты когда-нибудь ее видел? – спрашиваю я Уилла. Кристина комкает первый отчет и швыряет его в воду.

– Жанин? Однажды, – отвечает он.

Он берет следующий отчет и рвет в клочья. Обрывки осыпаются в воду. Он делает это без злобы в отличие от Кристины. Мне кажется, что он участвует в этом, только чтобы доказать мне свое несогласие с тактикой своей бывшей фракции. Верит он в их слова или нет, остается неясным, и я боюсь спрашивать.

– До того как стать лидером, она работала с моей сестрой. Они пытались изобрести более долгоиграющую сыворотку для симуляций, – говорит он. – Жанин такая умная, что это видно еще до того, как она раскроет рот. Как… ходячий, говорящий компьютер.

– Что…

Я бросаю листок через перила, сжав губы. Надо просто спросить.

– Что ты думаешь о ее словах?

Он пожимает плечами.

– Не знаю. Возможно, это неплохая идея – иметь больше одной фракции в правительстве. И возможно, нам не помешает больше машин и… свежих фруктов…

– Ты ведь понимаешь, что никакого тайного склада, где все это хранится, нет? – К моему лицу приливает жар.

– Да, понимаю, – отвечает он. – Просто я думаю, что комфорт и процветание – не самое главное для Альтруизма, но могут стать таковыми, если к принятию решений привлекут другие фракции.

– Потому что дать подростку-эрудиту машину важнее, чем еду – бесфракционникам, – фыркаю я.

– Потише. – Кристина гладит Уилла по плечу. – Мы собирались устроить легкомысленное символическое уничтожение документов, а не политические дебаты.

Я проглатываю возражения и смотрю на стопку бумаги в руках. Уилл и Кристина в последнее время часто прикасаются друг к другу без особой необходимости, я это заметила. Или нет?

– Однако из-за всего того, что она говорит о твоем папе, – добавляет он, – я ее почти ненавижу. Не представляю, какой прок в том, чтобы говорить такие ужасные вещи.

Зато я представляю. Если Жанин заставит людей поверить, будто мой отец и остальные лидеры Альтруизма испорчены и ужасны, люди поддержат революцию, которую она намерена осуществить, если ее план действительно в этом. Но я не хочу больше спорить и потому просто киваю и бросаю оставшиеся листки в пропасть. Они порхают взад и вперед, взад и вперед, пока не касаются воды. У стены пропасти их отфильтруют и выбросят.

– Пора спать, – улыбается Кристина. – Готовы вернуться? Я подумываю опустить руку Питера в миску теплой воды, чтобы он описался ночью.