Дивергент
Шрифт:
Он отпускает мою руку. Я смотрю на зазубренный край скалы.
– Знаешь, кое-что я никому не рассказываю. Даже друзьям, – говорит он.
Я переплетаю и стискиваю пальцы. Здесь идеальное место, чтобы признаться в своей Дивергенции, если это действительно так. Рев потока не позволит нас подслушать. Не знаю, почему мне так тревожно от этой мысли.
– Мой результат был ожидаемым, – сообщает он. – Альтруизм.
– О! – Внутри меня что-то сдувается. Я ошибалась насчет него.
Но… если он не дивергент, то должен был получить результат «Лихость».
– Но ты все же выбрал Лихость?
– Пришлось.
– Почему тебе пришлось перейти?
Он переводит взгляд с меня на пустое пространство перед собой, как будто ищет ответ в воздухе. Ему не нужно отвечать. Я все еще чувствую призрак жалящего ремня на своем запястье.
– Ты хотел убраться подальше от отца, – говорю я. – Поэтому ты не хочешь быть лидером Лихости? Потому что тебе пришлось бы вновь увидеть его?
Он дергает плечом.
– Да, и к тому же я чувствую, что мне не место среди лихачей. По крайней мере, среди тех, в кого они превратились.
– Но ты… потрясающий. – Я умолкаю и прочищаю горло. – В смысле, по меркам Лихости. Четыре страха – неслыханно! Как ты можешь отрицать это?
Он пожимает плечами. Похоже, ему нет дела до своего таланта или положения в Лихости, и именно этого я ожидала бы от альтруиста. Не уверена, как это расценивать.
– У меня есть теория, что самоотверженность и храбрость не так уж далеки друг от друга, – произносит он. – Тебя всю жизнь учили забывать о себе, и при появлении опасности это становится твоим первым побуждением. С тем же успехом я мог бы вступить в Альтруизм.
Внезапно я чувствую тяжесть. Для меня всей жизни оказалось недостаточно. Мое первое побуждение – по-прежнему самосохранение.
– Ну да. Я ушла из Альтруизма, потому что не была достаточно самоотверженной, как бы сильно ни старалась.
– Не совсем. – Он улыбается мне. – Девушка, которая позволила бросать в нее ножи, чтобы заслонить друга, которая ударила моего отца ремнем, чтобы защитить меня… Эта самоотверженная девушка разве не ты?
Он понял обо мне больше, чем я сама. И хотя невозможно поверить, будто он может что-то ко мне испытывать, учитывая все, чем я не являюсь… нет ничего невозможного. Я хмурюсь, глядя на него.
– Похоже, ты внимательно следил за мной.
– Мне нравится наблюдать за людьми.
– Возможно, ты был создан для Правдолюбия, Четыре, потому что ты ужасный лгун.
Он кладет руку на камень рядом с собой, его пальцы составляют единую линию с моими. Я опускаю взгляд на его руки. У него длинные тонкие пальцы. Руки, созданные для точных, искусных движений. Не руки лихача, которые должны быть широкими, крепкими и готовыми крушить и ломать.
– Ладно. – Он наклоняется ближе и не сводит глаз с моего подбородка, губ и носа. – Я следил за тобой, потому что ты мне нравишься.
Он произносит это откровенно, бесстрашно и вскидывает взгляд
– И не называй меня Четыре, ладно? Приятно снова слышать свое имя.
Вот так он наконец и раскрывает свои карты, и я не знаю, что ответить. У меня горят щеки, и на ум приходит только одно:
– Но ты старше меня… Тобиас.
Он улыбается мне.
– Ага, эта огромная пропасть в два года попросту непреодолима.
– Я не пытаюсь себя принизить. Просто не понимаю. Я младше. Я не красавица. Я…
Он издает низкий смех, который словно поднимается из самой его глубины; и касается губами моего виска.
– Не притворяйся, – хрипло говорю я. – Ты и сам это знаешь. Я не уродина, но определенно не красавица.
– Ладно. Ты не красавица. И что? – Он целует меня в щеку. – Мне нравится, как ты выглядишь. Ты чертовски умна. Ты отважна. И хотя ты узнала о Маркусе…
Его голос смягчается.
– Ты не стала смотреть на меня, как другие. Словно я побитый щенок или вроде того.
– Ну… ведь это не так.
Мгновение он молча не сводит с меня темных глаз. Затем касается моего лица и наклоняется ближе, скользя губами по моим губам. Река ревет, и я чувствую ее брызги на лодыжках. Он улыбается и приникает к моим губам.
Сперва я напрягаюсь от неуверенности в себе и, когда он отстраняется, не сомневаюсь, что сделала что-то не так или плохо. Но он берет мое лицо в ладони, крепко сжимает его пальцами и целует снова, на этот раз сильнее, увереннее. Я обнимаю его рукой, провожу ладонью по шее и запускаю ее в короткие волосы.
Несколько минут мы целуемся на дне пропасти, и рев воды окружает нас со всех сторон. И когда мы поднимаемся, рука в руке, я понимаю, что если бы мы оба выбрали иной путь, то могли бы в результате заниматься тем же самым, в более безопасном месте, в серой, а не черной одежде.
Глава 27
На следующее утро я чувствую себя глупой и легкомысленной. Всякий раз, когда я прогоняю улыбку с лица, она находит дорогу обратно. В конце концов я перестаю с ней бороться. Я оставляю волосы распущенными и отказываюсь от своих привычных свободных рубашек в пользу блузки с широким вырезом, в котором видны мои татуировки.
– Что с тобой сегодня? – спрашивает Кристина по дороге на завтрак. Ее глаза еще опухшие ото сна, а спутанные волосы обрамляют лицо пушистым ореолом.
– Ой, да ничего особенного. Солнце светит. Птички чирикают.
Она выгибает бровь, как бы напоминая, что мы в подземном тоннеле.
– Не порти девочке настроение, – бросает Уилл. – Может, ты ее больше такой не увидишь.
Я шлепаю его по руке и спешу к столовой. Мое сердце колотится, потому что я знаю, что в течение ближайшего получаса увижу Тобиаса. Я сажусь на свое обычное место, рядом с Юрайей, напротив Уилла и Кристины. Место слева от меня остается пустым. Возможно, Тобиас займет его; возможно, он улыбнется мне за завтраком; возможно, посмотрит на меня тайком, украдкой, как я собираюсь посматривать на него.