Дивизион: Умножающий печаль. Райский сад дьявола (сборник)

Вайнер Георгий Александрович

– Сережа, похлебка была пустая… Не бери в голову… Ты ведь теперь свободен…

И бросила трубку.

Упал – отжался. Уснул засветло, очнулся – густой вечерний сумрак. Лена сидит на ковре рядом с диваном, смотрит мне в лицо, улыбается. Проснулся совсем и понял, что очень устал.

– На закате спать вредно, – сказала Лена. – Голова будет болеть…

– Чему там болеть? Лица кавказской национальности утверждают, что там кость…

– Наверное, – засмеялась она. – У тебя

там драгоценная, слоновая кость… Покрыта тайными хитрыми письменами… Как дела?

– Недостоверно прекрасны. Боязно, что сглазят. Я теперь свободен…

– В каком смысле? – осторожно спросила Лена.

– Во всех. – Я сел на диване, обнял ее за плечи. – Вольную получил, купчая крепость сожжена, я теперь вольноотпущенник без надела…

– От кого вольную? – уточняла моя любимая. – Ты что, уволился?

– Вчистую! От всех! Хочешь посмотреть на отвязанного?

– Слушай, отвязанный, – засмеялась Лена, – я надеюсь, что ты хоть одну привязанность сохранил…

Я покачал головой:

– Нет, любимая. Ты не привязанность. Ты – моя порочная, дурная, тайная страсть…

– Не пугай! Экий маркиз де Сад сыскался! – Легла рядом со мной на диван и стала быстро, сладко, щекочуще целовать.

А я в полузабытьи бормотал:

– Ты – моя зависимость! Как наркота, как ширево! Как пьянь, как курево…

– Поискать нарколога? – грустно усмехалась Лена и шептала, подсмеивалась: – Закодируем тебя – станешь как новенький, стерильный… Забудешь меня, все проблемы решатся, все станет легко и просто…

Мне уже никогда не будет легко. А просто сейчас даже у кошечек не выходит. Не хочу открывать глаза, хочу жить в маре, блазне, в неподвижном сладком туманном дурмане. В хитиновой скорлупе. Закуклился.

Любимая, я – потерявшийся в толчее людской ярмарки мальчонка. Обними меня, прижми крепче, утешь – пусть раскачает нас волна волшебной соединенности на старом, скрипяще-поющем под нами диване, который ты со смехом называешь «скрипкой». Хочу жить в беспамятстве. С тобой.

И лоно твое – перламутрово-розовое, в мягких складках, с таинственной глубиной, как тропическая раковина каури.

Женщины делают гибкое змеиное движение задницей – вперед-назад, с боку на бок – вдевая себя в трусики. Занавес опускается, представление кончается. Объявляется антракт.

– Я еду в командировку… – сказала Лена.

Разнеженный, расслабленный, демобилизованный, я спросил беспечно:

– Когда?

– Послезавтра!.. – крикнула она из кухни.

– Куда?

– В Нью-Йорк… – Гремели кастрюльки на плите.

Так! Уже интересно. Сегодня было много интересных новостей.

– Надолго?

– Месяцев на шесть… Может, на год… – Конец фразы отрезала шипящая струя воды в мойке.

Ага, неплохо! Как там поется? И бился синий свет

в окне, как жилочка на шее. Надо сохранить лицо. Как говорит Лена – мент с человеческим лицом. Любопытно, как мы все всегда во всем врем друг другу. Наверное, невозможно говорить правду. Какой дурак сказал – прост, как правда? Правда – штука невыносимо сложная. Только во лжи есть мягкая гармония искусства. Правда – это злой хаос жизни.

– Что ты молчишь? – Лена стояла в дверях и смотрела на меня сердито-шкодливо.

Ну вот – на колу мочало, начинай сначала.

– А что я могу сказать? – развел я руками. – Поздравляю! Я рад за тебя! Счастливого пути… Удачного взлета, мягкой посадки, семь футов под килем… Добро пожаловать! Ю ар велком в город Большого Яблока…

– Ну чего ты юродничаешь, Сережка? – жалобно спросила Лена. – Ты понимаешь, что от таких поручений не отказываются?

– Понимаю, – кивнул я покорно. – А что ты там будешь делать? Столько времени?

– Стажировка в «Фёрст рипабликен Нью-Йорк бэнк», – ответила Лена, и голос ее звенел. – Если я пройду ее, меня назначат директором операций по Восточной Европе…

– Ты пройдешь ее с блеском, я в тебя верю. Операции с Россией входят в Восточную Европу? – спросил я на всякий случай.

– Естественно!

– Это мой друг Серебровский договорился? Там, в нью-йоркском банке?

– Да, конечно. – Она помолчала миг и спросила осторожно: – Сережечка, ты недоволен всем этим?

– Как тебе сказать? Я озадачен…

Лена обняла меня крепко и быстро зашептала:

– Серега, не дуйся! Поехали вместе! Никогда такой возможности больше не будет! Ничто не держит, денег нам хватит, там у тебя и будет воля от всего! Тебе сейчас нужна пауза, ты там передохнешь, осмотришься, примешь решение – как жить дальше! Поехали, дорогой мой мент с человеческим лицом! Не рассусоливай, не копайся в себе, не прицеливайся в других – просто взяли и поехали! Тебе же хорошо со мной?

– Мне очень хорошо с тобой, – сказал я чистую правду. И спросил: – Тебе предложил это Серебровский?

Глаза у нее заиндевели, Лена отодвинулась от меня:

– Снова те же разговоры? Ты ведь знаешь – я не сдаю тебя.

– Я надеюсь. Теперь это уже вопрос нашей общей безопасности…

– Что ты хочешь сказать?

– Ничего, я хочу спросить – когда он тебе сделал это предложение?

– Сегодня… Часа в четыре… А что?

– Нет, ничего… Все нормально…

Хорошо у них работает связь. Шустро. Мой друг Санька Серебровский, по прозвищу Хитрый Пес, знал о том, что я абсолютно свободный отставной козы барабанщик, еще до того как мой рапорт об увольнении прошел священный бюрократический круг документооборота. И сделал своей подчиненной Лене Остроумовой, моей любимой подруге, предложение, которое отклонить нельзя. И очень не хочется.