Дивизион
Шрифт:
— Читать сразу после ужина вместе с сержантом Прокопенко, с младшим сержантом Михайловым и разъяснять подчиненным! Об исполнении доложить!
Встав из-за стола, сержант Лемченко взял листки и отчеканил:
— Есть, товарищ капитан.
— Садитесь, – коротко сказал капитан и отошел от этого стола.
Младший сержант Михайлов был старшиной взвода телефонистов, он оказался в этот день случайно во время ужина в столовой и должен был разъяснить теперь своим подчиненным норму солдатских порций.
В тот вечер Азизов первый раз за время дивизионной службы смог хорошо поесть, не считая, конечно, дней, проведенных на кухне, когда хоть и тайком, но перепадала то рыбка, то кусочек мяса. Он был благодарен капитану. Может, теперь все пойдет по-другому?
Утром, после физзарядки, Азизов по выработавшейся привычке опять начал после своей постели убирать постель старослужащих. Вдруг он обратил внимание на то, что кроме него никто из молодых этого не делал. И лишь теперь он увидел капитана Звягинцева, который сидел на табуретке между рядами коек. Комбат внимательно следил за Азизовым.
Один из старослужащих, чью постель он в это время убирал, сам остановил его и движением руки отодвинул от кровати.
– Ну что ж, Азизов, приходите ко мне и убирайте и мою постель по утрам, – сказал Звягинцев.
Азизов растерялся, огляделся, увидел, что старослужащие стараются как можно аккуратнее заправить свои постели. Будто и в самом деле никто никогда не заставлял его заниматься этим, словно это была его собственная инициатива. Комбат больше не сказал ни слова; продолжая сидеть на табуретке, он наблюдал за солдатами. Азизову больше нечего было делать в казарме; он уже убрал свою постель и поэтому мог бы уже идти готовиться к утреннему осмотру: почистить сапоги, бляху, пришить постиранный вчера подворотничок.
Кстати, старшина выдал ему другую обувь – не новую, конечно, как и предупредил Звягинцев. Причем ботинок у старшины не нашлось, и он предложил ему выбрать сапоги. Они были тоже не ахти, к тому же от разных пар. Отличались они и по цвету, и даже слегка по фасону: носок одного был уже другого, поэтому один казался меньше другого. К тому же подошва первого была тоньше, чем у второго. Вот и начал ходить Азизов в этих сапогах, чуть припадая на бок, и теперь создавалось впечатление, будто он опять начал хромать на одну ногу. Азизов выглядел совсем иначе по сравнению с тем, каким он появился в дивизионе – молодцеватый подтянутый прежде он являл теперь довольно жалкое зрелище. Сапоги и бляху ремня здесь заставляли чистить перед утренним осмотром, как уже было сказано, проверяли также свежесть подворотничка. А вот на то, в каком состоянии солдатская одежда, мало кто обращал внимание. Стирать ее Азизов почти перестал, в бане мылся тоже редко. В первый раз, когда он оказался в бане вместе с Касымовым и Грековским, ему здорово досталось. Там его вместе с другими молодыми солдатами заставили стирать одежду «стариков», а после этого их еще по обыкновению и избили. Касымов бил по своему любимому методу: заставляя стоять, не двигаясь, и не давая защищать себя руками, бил кулаком в солнечное сплетение, от чего все молодые сгибались, кричали, а некоторые, особенно Кузьмин, который тоже к своему несчастью оказался в тот день в бане, плакали. В тот день их били еще наполненными водой железными тазиками по голове; будто что-то очень тяжелое падало на голову, а защищаться было нельзя. Избиения голыми в бане прибавляли горечи и обиды еще больше, чем это происходило на улице или в помещении, из-за полной незащищенности. Это выглядело как-то особенно унизительно. После того случая ему расхотелось ходить на эти общие помывки. А избиений и без бани хватало.
Каждый день Азизов надеялся, что, может, сегодня обойдется. Только это никак не удавалось; хоть один пинок и одну пощечину в день он получал обязательно.
Его били все, даже те, про которых молодые говорили, что они «не бьют». Но больше всех доставалось все-таки от Касымова и Доктора, да еще от Алимжанова. Грековский и Прокопенко тоже не сильно
Только с ребятами своего призыва и с теми, кто прослужил больше него на полгода, Азизов старался держаться наравне, не допуская, чтобы кто-то из них брал над ним верх. Ему даже казалось, что его «братья по несчастью», относились к нему хорошо. Очень часто приходилось вместе выполнять работу за «дедов» на кухне или в казарме. Основную работу на самой позиции приходилось делать тоже солдатам последнего призыва вместе с теми, кто прослужил уже больше полугода. И те и другие были гонимы, кроме некоторых «неприкосно-венных» из числа вторых. Среди самых молодых подобных не было. «Неприкосновенными» в основном были те, кто имел уже звание сержанта или же сумел показать какие-то выдаю-щиеся способности. А кое-кто из них имел еще земляка среди старослужащих. Они обща-лись больше со «стариками» и иногда тоже обижали «шнурков». Солдат призыва Азизова их поведение очень злило, поскольку, по их понятиям, оно противоречило сложившимся нормам.
Через несколько месяцев — после увольнения «дедов» – в дивизионе должны были оставаться только четверо «черпаков», прослуживших год. Это были Доктор, повар Алимжанов и два водителя – Жакубов и Меретов. Если в ближайшие месяцы должны были уйти на гражданку девятнадцать человек, то в дивизионе оставались одиннадцать «шнурков», десять «молодых», и всего четверо «черпаков». При таком соотношении сил положение «черпаков» должно было быть незавидным. Управлять дивизионом было бы им трудно, как бы они ни ссылались на железную иерархию в дивизионе, зависящую от отбытого срока. Тут был возможен союз с «молодыми» — полугодками, чтобы править дивизионом и держать остальных в подчинении.
Такой же союз имели эти «черпаки» нынче с «дедами». «Черпаки» же больше всех дружили с «неприкосновенными» из «молодых» и поддерживали их. А «шнурки» утешали себя тем, что после отбытия «дедов» наступят и для них другие времена в дивизионе. Азизов, слушая подобные разговоры, радовался тому, что, несмотря на трудную жизнь, были люди, которые делили с ним ее горечь и тяготы. От этого ему становилось легче, и грела мысль, что когда-нибудь вместе с ними он будет править дивизионом и держать в подчинении молодых. Вот тогда все это забудется и наступит новый этап армейской жизни — радостный, веселый, уверенный. И вспоминаться после демобилизации будет не столько нынешняя унизительная жизнь молодого солдата, сколько прекрасная «стариковская» пора.
Однажды, когда он поздно вечером мыл посуду на кухне, Касымов завел в посудомойку одного «шнурка», казаха – Жаксыбаева. Касымов бил его так же, как других молодых солдат, по солнечному сплетению, и тот, как другие его жертвы, кричал от боли и, согнувшись, умолял о пощаде. Только Касымов был не из сердобольных. Избиение Жаксыбаева продолжалось несколько минут, пока наконец-то Касымов не успокоился и, оставив его в посудомойке, рядом с Азизовым, не ушел. Что испытывал Жаксыбаев, нетрудно было себе представить, еще из-за того, что его избили перед одним из сослуживцев одного с ним призыва, это ранило особенно. Может быть, он опасался, что свидетель его позора будет дразнить и копировать его? Так нередко здесь бывало. Конечно, ничего подобного он от Азизова не увидел, когда они остались наедине. Азизов положил руку ему на плечо:
– Не переживай, не обращай внимания. Наше время еще придет.
Такое высказывание и подбадривание будто рукой сняли всю горечь и обиду с души только что жестоко избитого и униженного солдата.
– Наше время придет! – повторил Жаксыбаев вслед за Азизовым, подал ему руку и покинул посудомойку.
С другой стороны, Азизов не терял надежду, что офицеры положат когда-нибудь конец этим безобразиям, добьются того, что солдаты будут жить дружно, покончат с этой враждой. Ведь от всего этого один вред. Чему может научить такая армия? Кто же сумеет остановить этот разгул ненависти, кто прекратит эту пагубную традицию?