Дивизион
Шрифт:
– Умнее, не умнее, но есть вещи, которых в их книгах не найдешь.
– Ах, вот оно что. И о них знаете только вы двое?
Петренко в ответ только вздохнул с досадой и отвернулся от своего друга.
– Слушай, я знаю, что ты ему талдычишь: демократия это у них на Западе, это у них социализм, а у нас черт знает что. Слушай, кончай ты пудрить солдату мозги. Ему, как и тебе, еще служить долго. Не только служить, да еще воевать.
– Долг свой интернациональный выполнять да, скажешь? – спросил на этот раз Петренко издевательским тоном.
– Да, интернациональный долг выполнять, а что? – спросил Панфилов.
– Слушай, Панфилов, иди выполнять свой интернациональный долг, а мне не мешай
– Ага, значит, это важнее для тебя, чем интернациональный долг выполнять?- спросил на этот раз с вызовом Панфилов.
– Да, важнее, а что тебе не нравится?
— Тебе точно достанется от командования. Это тебе не институт, где все твои выходки терпели, — Панфилов ушел, махнув на него рукой.
На встречах с Эсрари Петренко действительно говорил об издержках советской системы и хвалил жизнь в Соединенных Штатах и в Западной Европе.
– Они живут как люди: поработал и домой – отдыхать. Какая на Западе культура – во всем, и даже в быту, какая литература, какая музыка, театр! А производство! Товары! Смотри, что мы производим и что они. Мы их ругаем, называем загнивающим капитализмом, а сами стараемся достать у спекулянтов их товары за бешеные деньги. Даже религия у них «культурнее»: сидят в церкви во время Богослужения. А в русской церкви надо стоять. Единственно, о чем не стоит жалеть из того, что разрушили большевики за все эти годы, так это институт православия.
Эсрари слушал его молча, не выражая своего отношения к сказанному лейтенантом. Тема казалась ему скользкой и не очень приятной. Он предпочитал говорить о восточной культуре и исламе.
Вряд ли Панфилов донес на своего друга командованию, однако рано или поздно об этих разговорах должны были узнать и другие. Замполит вызвал Захида сразу после сдачи караула. Вначале майор Сидельников интересовался его делами: как идет служба, привыкает ли он к ней, пишет ли письма родителям, каково его самочувствие. Потом майор задал ему прямой вопрос:
– Что послужило причиной тому, что Вы так сблизились с лейтенантом Петренко?
Захид немного был ошарашен вопросом, но начал догадываться, куда замполит клонит.
– Ему просто интересно, товарищ майор, узнать кое-что о восточной литературе, – ответил Захид, собравшись с силами.
– Хм… Восточная литература… Думаете, Эсрари, я не знаю ничего о восточной литературе? – Потом, прислонившись локтем к столу, майор почесал около своего виска.
– Я тоже знаю кое-кого из восточных поэтов. Все это и для меня очень интересно. И то, что Вы знаете Коран, языки, разбираетесь в исламской религии, очень похвально. К тому же Вы – сын профессора-востоковеда. Я сам хотел бы с Вами иногда побеседовать на тему ислама. Тем более неся службу в Афганистане, даже необходимо иметь знания об мусульманской религии. – Тут майор посмотрел Эсрари прямо в глаза. – Но я не об этом. Сами Вы прекрасно понимаете, о чем я. Петренко ведет антисоветскую агитацию в батальоне, вот как это называется, знайте. Вы молоды, еще многого не понимаете. Но этого делать нельзя, тем более в армии, которая ведет боевые действия. Для воюющих солдат очень важно иметь высокий дух, чистый моральный облик и веру в то, за что они сражаются. Без этого воевать нельзя или же такое ведение войны должного эффекта никогда не будет иметь.
Замполит промолчал, опять вытер своим мятым платком пот с лица, медленно, будто стараясь собраться мыслями.
– Эсрари, Вы человек, как я уже сказал, умный, грамотный. Год проучились в университете. Я понимаю, как нежелательна для Вас эта армейская служба, прервавшая учебу, да и вообще воевать с «душманами» — дело не из самых привлекательных. Но Вас призвали в армию, поскольку солдат
Эсрари стоял перед замполитом смущенный, ему было не по себе от того, что теперь майор считает его не очень-то надежным человеком. Он хотел что-то сказать в свою защиту, объяснить, что рассуждения Петренко его мало интересуют. Но тут же понял, что это не правда. То, что говорил ему Петренко, на самом деле заинтересовало его. И ему стало еще больше стыдно перед майором Сидельниковым.
– Я мог бы доложить о Петренко начальнику политотдела полка, а там ему быстро объяснили бы, что означают такие высказывания в воюющем батальоне. Но потом подумал, что человек он тоже умный, с высшим образованием, решил сначала поговорить, чтобы больше не позволял себе подобного. Вернется к себе домой, в Ленинград, пусть болтает сколько хочет, рот зашивать ему никто не будет. Прошли те времена, теперь мы таких болтунов больше не боимся. А здесь нельзя позволять такие выступления, здесь непод-ходящее место для них.
Вздохнув, майор начал перебирать свои бумаги, и вдруг, будто что-то вспомнив, опять повернулся к Захиду:
– Да придется, наверное, отнять у него этот транзистор, чтобы он больше не слушал «Голос Америки» и прочую чушь и других не призывал это слушать. А Вы, Эсрари, можете идти. Только не забывайте о том, что я Вам сказал.
Захид отдал честь, щелкнув каблуками сапог и, повернувшись кругом, покинул кабинет замполита.
Петренко какое-то время ходил мрачный, несколько дней даже не хотел смотреть в сторону Эсрари. Наверное, его замполит хорошенько отругал и предупредил. Только со своим транзистором лейтенант не расстался, опять ловил передачи зарубежных радиостанций. Солдаты, возможно, тоже предупрежденные, не подходили больше к нему, когда Петренко в курилке вещал на батальон новости с другой стороны. На самой территории Советского Союза эти радиоволны блокировали специальными станциями. А в Афганистане таковых еще не было, поэтому эти антисоветские передачи ловились здесь легко.
– Что, Петренко, Вы опять слушаете эту чушь американскую? – спросил его Зотов, увидев его однажды вновь с включенным транзистором в курилке.
– Не запрещено же это, товарищ капитан, – ответил недовольно и даже несколько возмущенно Петренко. – Это мое право, в конце концов, как проводить свой досуг.
– Эх, Петренко, Петренко, ничего ты не хочешь понимать, – покачал головой с досадой Зотов. – Видишь ли, это его право. А мое право запретить тебе быть проводником вражеской агитации внутри батальона! — начал кричать на него капитан. – Чтобы я больше не видел Вас с этим транзистором! Увижу еще раз – отниму.
– Я за него столько денег заплатил. Это почти новый транзистор, а я теперь должен его на свалку выбросить? – возмутился лейтенант.
– Если не хотите выбрасывать, то возьмите и упакуйте его. Когда будете возвращаться домой, отвезете с собой. И будете его там дальше слушать. А здесь нельзя, Вам говорят.
– Что теперь нельзя и радио слушать? – не угомонился Петренко.
– Слушай, Петренко, ты за кого меня принимаешь, а? – капитан сделал шаг в его сторону. – Радио будешь слушать дома, когда вернешься в свой родной Ленинград. А здесь нельзя, здесь мы на войне. Никто здесь не слушает радио, тем более вражеские радиостан-ции, которую ведут антисоветскую агитацию. Вы меня поняли?