«Для сердца нужно верить» (Круг гения). Пушкин
Шрифт:
Сергей Львович приехал в Михайловское в разгар лета. Жизнь уже вошла в какую-то колею, хотя неудобств в ней оставалось полным-полно, а деньги кончались неотвратимо. В запустелом имении всё надо было покупать на стороне. Как ни странно, но даже молока своего не было. Деньги кончались, кроме того, на душе тяжёлым камнем лежал долг Вяземскому: к срокам возвращения одолженного Наталья Николаевна относилась очень внимательно.
— Мой добрый друг, — говорил между тем Сергей Львович, взглядывая
Скольжение именно мыслию — это было заложено в нём с юности, привито с детства. А теперь он был старик и уже, естественно, не хотелось ничем обременять последние годы. Он радовался землянике и сливкам, новой французской книжке, цветам, которые, впрочем, почти забила лебеда. Но не следовало огорчаться, хотя сердце сжималось: его стараниями был когда-то разбит цветник.
— Во имя неба, душа моя, — говорил он невестке. — Во имя неба, не лишайте меня надежды увидеть радость на вашем прекрасном лице. Или хотя бы улыбку беззаботности...
Его собственная беззаботность раздражала. Особенно Александру. Так же как старческая неряшливость и торопливость за столом. Однажды Александра Николаевна отворотилась почти надменно, увидев, как Сергей Львович впивается в прекрасную грушу, а глазом косит на блюдо, где их лежало по счёту. Плод был нежный, покупной, цена кусалась.
— Я полагаю, последнее в моей жизни удовольствие такого рода, мой добрый друг. Я так полагаю... Сколько может продлиться грустное существование никому не нужного старика?
Наталья Николаевна стояла за стулом сестры, стараясь улыбаться свёкру расположенно. Только что шёл разговор о той тысяче, которую негде было взять, но взять всё-таки нужно. И не сможет ли, не будет ли столь снисходителен Сергей Львович, чтоб дать в долг эту тысячу?
...После обеда, уединившись с невесткой в отведённой ему комнате, Сергей Львович так же, как и Вяземский, скорбно покачав её руку в своих ладонях, сказал:
— Жизнь учит нас своими горестями. Я, никому не нужный обломок, стою под бурями и, больше того, в тени моей даю приют...
Тут старик слегка сбился, вспомнив, очевидно, кто в Михайловском гость.
— А где Александр? Где? — Он почти выкрикнул это, без всякого перехода от прежнего горестного шёпота. — Наталья Николаевна, драгоценнейшая, во имя неба, какие могут быть счёты между своими? Вы кликнули: и я иду на помощь. Пусть только Опека поручится, и я к вашим услугам.
Наталья Николаевна не хотела показывать своего изумления. Оно само выбилось, сил не было сдержаться. Голова заболела сразу, она прижала пальцы к вискам.
Сергей
— Ну хорошо, мой добрый друг, оставим Опеку. Заёмного письма вашего будет достаточно, я полагаю: в случае чего непредвиденного, Опека вернёт старику, она вернёт, я полагаю.
Голова его клонилась к плечу, глаза заплывали. Но невестка голосом, может быть, излишне чётким попросила его повременить с отдыхом. Через полчаса она принесла письмо. Зачем откладывать в долгий ящик?
Приезд Вяземского был затруднителен для Натальи Николаевны во многих отношениях. Лучше бы, конечно, у князя изменились планы. Но он явился в сентябре громкий, надушенный — истинно камергер. Привыкший к большим комнатам, к большому обществу и в то же время — добрый друг и, уж безусловно, поклонник её красоты, что и подчёркивалось несколько навязчиво. Он ехал к пушкинским святыням, как сам говорил, но во взгляде его виднелась некоторая рассеянность, когда он обходил скудно убранные комнаты, смотрел с террасы на луга, на Сороть.
Погода портилась, верховых лошадей не было, двор развезло так, что детей не выпустишь и на минуту. Сидели, слушали звон капель и разглагольствования князя по поводу того, что возведение памятника и постройка усыпальницы — занятие не для слабой женщины. Но он и всегда верил в силу её духа и энергию...
Наталья Николаевна сквозь его слова вспоминала вчерашний стыд, когда надо было послать к Осиповым за чаем и свечами. Сами обходились молоком и плошками, но как-то нелепо было встретить тем же этого господина, глядевшегося до удивления чужим в михайловской избе.
1 октября 1841 года в письме, вызванном и этим приездом, Наталья Николаевна писала брату:
«Я нахожусь здесь в неустроенном доме, далеко от всякой помощи, с многочисленным семейством и буквально без гроша, чтобы существовать. Дошло до того, что сегодня мы не имели чаю, свечей и нам не на что было их купить. Чтобы скрыть мою бедность перед кн. Вяземским, который приехал провести несколько дней у нас, я была вынуждена идти просить у дверей моей соседки г-жи Осиповой. Ей спасибо, она по крайней мере не отказала чайку и несколько свечей».
Вся обида на брата, всё раздражение от известной ложности положения, вся ирония по отношению к щедрости Прасковьи Александровны звенят в этом письме. Но брат Дмитрий, я думаю, отнёсся к нему более чем спокойно.
Кроме всякого рода хозяйственных затруднений, приезд князя имел ещё одну тягостную особенность. На правах давнишнего друга он вёл себя с сёстрами как старый дядюшка, которому многое позволено. Закинув руки, как бы полуобнимая сестёр, садился между ними на диван, опрокидывал голову с родственной бесцеремонностью чуть ли не на плечо то одной, то другой. Показывал, что сражён, и вскидывал глаза: