Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия
Шрифт:
Татарских послов принимал в Нижнем Борис. Василий Кирдяпа тоже был при дяде. Семен оставался с отцом в Суздале, но, всею душой стремясь за старшим братом, он только тем и жил, что надумает Василий за них обоих.
Борис, женатый на дочери Ольгерда, когда-то тягавшийся за власть со старшим братом и великим князем Дмитрием, перешагнувши пятый десяток лет, изрядно потишел. Тесть, Ольгерд, умер. От Михайлы Тверского восемь лет назад он отступился сам. Росли дети, Даниил и Иван Тугой Лук. Росла горечь несостоявшейся, злой и, как виделось уже теперь, напрасно прожитой жизни.
Василию
Час ли пробил, когда на престол Орды взошел Тохтамыш? Он, Василий Кирдяпа, вызвал давешнюю памятную резню в Нижнем, уничтожив Мамаева посла Сарайку с его дружиною. Теперь он, уже по тому одному давнему поступку своему, Тохтамышев друг! Так думал, так полагал Василий Кирдяпа, так созревал его замысел.
Добавим, что хотя нижегородские полки и пришли на помощь Дмитрию, но ни один из князей суздальского дома не был на Куликовом поле. Хотя им-то, родичам по Евдокии Дмитриевне великого князя Московского, совсем непристойно, казало, не участвовать в битве на Дону!
Татарский посол Ак-Ходжа был из Тохтамышевой Орды и в урусутских делах разбирался плохо. Про убийство Сарайки он, конечно, знал. Да и Мамаевы ордынцы, перешедшие на сторону Тохтамыша, наговорили много всего, наговорили такого, памятуя давешний свой разгром, что и поневоле мог думать посол о злобном коварстве и жестокости урусутов. Да к тому тут, в Нижнем, это и совершилось! Тут пала тысяча Сарай-ака, и сам епископ Денис приказывал русичам убивать посла татарского. Родичи Сарайки поклялись поймать Дионисия, ежели он поедет из Константинополя степью, поймать и предать лютой казни…
Татарских послов чествовали. Рекою лились русские стоялые меды, гордость Нижнего Новгорода, недаром самые искусные медовары обитали тут и отсюдова расходились по Руси! Лилось красное фряжское, жарились на вертелах баранина и конина. Гостям подавали целых уложенных на долгие дощатые и серебряные блюда разварных и копченых волжских осетров, выносили жареных лебедей и гусей, покрытых перьями, с гордо выгнутыми на серебряных проволоках шеями (любимую утеху урусутской знати еще на целые века вперед), волокли кабаньи туши, студень, кисели и блины… Звучал хор, гудцы и домрачеи старались изо всех сил. Дружинники князя Бориса стерегли по всему городу: не обидел бы кто из горожан ненароком зарвавшегося татарина… Краю и городу было истомно кормить, поить и дарить всю эту жадную прорву, и все-таки Борис с Кирдяпою не торопились отпускать татар на Москву.
Подрагивая крыльями вырезного носа, поводя плечами, сказывал Борис послу татарскому про то прискорбное и пакостное дело, и все получалось у него, что виновата во всем была именно
— Гляди, Ака! — говорил Борис.
Оба, прохлады ради, вышли на глядень и обозревали город с его рублеными кострами и каменными храмами, тонущий в угасающем разливе вечерней зари.
— Гляди, посол! Тихо! Без московитов тихо у нас! Вот, на Москву придешь, тамо… — Борис вновь перевел плечами, не кончивши говорить. Уставился в летнюю призрачную мглу. Ему было трудно подбирать слова, ибо речь заволжских татар сильно разнилась от той, привычной, что была принята в прежней Золотой и вчерашней Мамаевой Орде, сильно отличалась и потому казалась варварской.
— Русски бояра молвят, виноватый в убийстве Сарай-ака твой сыновей;, Василий? — в свою очередь, трудно подбирая слова русской речи, произнес татарский посол.
— Кирдяпа? Поговори с ним сам! — тяжело глянув в очи Ак-Ходже, отмолвил Борис. "Русски бояра! — передразнил про себя татарина. — Поди, свои рассказали! Спросил бы лучше, за сколько баласов и кому продал племянничек жизнь этого дурака Сарайки. Не спросит! И я не скажу…"
Оба молча смотрели на вечереющий город. Багрянец зари уходил с последних, самых рослых шатров городских башен, и город погружался во тьму.
— Как тут светло! — сказал Ак-Ходжа по-татарски.
— Ты еще не был на севере, — возразил Борис. — Вот там светло! Серебряная вода и розовое закатное небо, во всю ночь. И тишина! — Оба надолго замолкли.
— Я буду говорить с Василием! — высказал наконец посол, поворачиваясь к Борису и твердо глянув тому в глаза. Борис кивнул, почти безразлично, с легким опустошающим облегчением перебрасывая на плечи племянника груз лжи и государственных оговоров, долженствующих опорочить великого князя Дмитрия.
Василий Кирдяпа говорил по-татарски значительно лучше Бориса. Необычный выговор посла мало затруднял его. Потому и речь пошла меж ними без особых обиняков сразу о самом главном.
— Гляди! — говорит, загибая пальцы, Василий, пронзительным зраком впиваясь в настороженный лик посла. — Ты веришь тому, что московиты разбили Мамая, дабы услужить Тохтамышу?
— Я не верю этому! — чуть помедлив, отвечает посол.
— Я тоже! — с напором продолжает Василий. — Дмитрий уже подчинил себе всех урусутских князей. Он хочет быть первым! Он не желает платить дани Орде! Сарай-ака был убит, ибо у Дмитрия стояли полки, готовые к бою, и он не хотел, чтобы Мамай уведал о том. Дмитрий хочет быть первым, и Орда погибнет, ежели ся возвысит Москва! Хан Тохтамыш тогда, в свой черед, испытает участь Мамая!
Ак-Ходжа гордо вскидывает голову.
— Тохтамыш объединил степь! — возражает он. — Ныне Белая, Синяя и Золотая Орда — одно! Тохтамыша не разгромить коназу Дмитрию!
— Да, ежели он будет один! — отвечает Кирдяпа. — Но вкупе с Литвой? Со всею Литвой, а быть может, даже и с Орденом? И с Польшей?
Ежели это будет новый крестовый поход? — Василий видит, что посол молчит, сопит, думает. Вопрошает наконец:
— Почто говоришь — Литва? Литовский князь ратен коназу Дмитрию!
Кирдяпа медлит, улыбается чуть заметно. Стрела попала в цель! Он загибает палец: