Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия
Шрифт:
Иван любопытно разглядывал каменные твердыни псковского Крома. Островерхие башни, тяжкий обвод стен, громоздящиеся терема и взлетающий над ними хоровод куполов и плоских сквозистых звонниц, уходящий в небо, огороженный стенами Троицкий собор на крутояре, на стечке Псковы и Великой, и далекое Завеличье, тоже усыпанное каменными церквами и стенами монастырей, хоть оттуда и накатывали, волна за волною, немецкие рыцарские рати, многажды разорявшие и великую Мирожскую обитель, и иные малые монастырьки, сожигавшие кельи и хоромы горожан.
— Московиць? — прошали у него встречные, когда Иван останавливался взглянуть на псковскую деловую
Река Великая уже дышала холодом, выбрасывая на берег желто-бурый лист. Иван стоял на обрыве, любуясь заречьем, а посадский, с которым познакомились меньше часу назад (вызвался сам проводить московита по городу), сказывал:
— Вона там, где стечка Псковы с Великой, в летнюю пору бабы наши да девки озоруют! Переплывут Пскову, выскочат в чем мать родила, да какого парня облюбуют себе, схватят — ив воду во всей одеже, и давай купать!
— Летом?
— Ага! Под Ильин день! У нас народ лихой! Мы бы и от новогородчев отбилися, да немчи, вишь! И Литва… Многонько ворогов на один-то город! А держал их князь Довмонт, держал! Святой он у нас! И те-то вон стены, за Кромом, под Троицей, Довмонтовым городом зовем! Дак, баешь, за княгиней едете? За литвинкой? — Пскович с сомнением покачал головой. — Не съест вас тамо Витовт? — вопросил.
Иван, не умея толково ответить, токмо перевел плечми. Ветер здесь был какой-то иной, сух и почти тепел, несмотря на то, что дело склонялось к зиме.
— По люби город наш? — прошал посадский.
— По люби! — честно отзывался Иван.
— В Кракове, баешь, бывал?
— Бывал. У вас не хуже, а пожалуй, и казовитее!
— То-то! — удоволенно выговорил пскович, примолвив: — У нас так, никому не уступим! И мастеры вси свои, на городовое ли дело, на хоромное или иное цто!.. Бывай! — бросил он на прощанье Ивану. — Авось с Москвой не заратимсе!
Витовта в немцах Ивану довелось узреть только мельком, но и тут глазастый литвин узнал русского ратника. Ободрительно кивнул, бросив на ходу:
— Доехал даве? А я все гадал, схватят тя дорогою али нет!
И прошел, исчез за частоколом рыцарских копий, прискакавший сюда, в Мальборк, не только для того, чтобы проводить дочерь к русскому жениху, но и, паче того, поднять рыцарей на новую прю с Ягайлой.
Александр Поле раздумчиво покачал головой.
— Дерзок князь! Вишь, сынов своих заложил немцам!
— Почто? — вопросил Иван.
— Дак уже преже того пред има сблодил, боятси, вишь, што опять перекинетси к Ягайле.
— А сыновья?
— Сидят в залоге у рыцарей!
— Здесь?
— Куда! Подале увезли.
— Нежели?..
— Убьют! — твердо сказал Александр, и у Ивана невольный холод потек по спине. Прикинул: отдал бы он своего Ванюшку? Ни в жисть! И сам себе усмехнул: "Вот пото ты и не Витовт!"
Ему, как и многим, как и немцам самим, торопящимся с помощью Витовта завоевать Жемайтию, было ясно, что этот настырный литвин не станет долго ходить в чьем-то чужом ярме, будь то хоть Ягайло, хоть орденские рыцари.
А Витовт мелькал там и тут в своем шеломе с перьями заморской Строфилат-птицы, в алом черевчатом плаще сверх доспехов, словно бы и не пленник рыцарей, а вольный господин, великий князь, врачующийся теперь с Московским княжеским домом! Хотя великим князем пока не собирались делать его ни двоюродный брат, ни рыцари.
Белые мухи кружились над под стылыми дорогами, а за Псковом на путях уже лежал плотный
Не успели сдать невесту с рук на руки великому князю, как Киприан послал его вновь объезжать Селецкую волость и, нахмурясь, слушал потом долго и молча то, о чем ему долагал Иван, в какой-то миг перебивши его вопросом о княжеских селах, чересполосных с владычными. Видимо, что-то обдумав наконец, кивнул головой:
— Готовься! Скоро должно будет нам с тобою ехать в Тверь, неспокойно тамо!
У Ивана, мыслившего побыть дома, сердце упало: опять скакать невестимо куда! Но Киприан, словно не замечая угрюмости своего даныцика, а быть может, и впрямь не замечая, вдруг выговорил, широко улыбнувшись:
— Видал, како Феофан подписал "Сошествие Духа Свята на Апостолов" в Успеньи? Поглянь! Дивная красота! Слыхал я, ты знаком с изографом Феофаном?
"И об этом ведает!" — невольно восхитился Иван, выходя из владычного покоя, еще незримо пахнущего сосновой смолой.
А Киприан, отпустив Ивана, тут же почти забыв о нем, крепко растер руками виски и подглазья, мысля, что чересполосицу княжеских и владычных сел оставлять не след и надобно предложить Василию достойную мену и достойных выставить для того людей, дабы не обидеть великого князя, ныне из лиха увлеченного своей молодой женой, и надобно написать грамоту игумену Сергию, и надобно посетить весною владычные села под Владимиром, и надобно увеличить число переписчиков книг… Он уставал и вместе не чуял усталости: так долго он ждал и так невероятно многое ему предстояло содеять!
Русичи нравились ему своею деловою хваткой и тем, что, берясь за дело, никогда не топили его, как нынешние греки, в ворохе бюрократической волокиты, бесконечных взятках и отписках, перекладываньях ответственности с одних плеч на другие, во всем том, что с роковою неизбежностью сопровождает одряхление государств. Он и сам помолодел здесь, среди этого молодого народа, не ведающего молодости своей, как иные не ведают своей старости. Киприан вновь достал, привстав, свое сочинение о Митяе. Любовно разогнул листы, перечел с удовольствием удавшиеся ему внешне похвальные, а внутренне полные яду строки, рассмеялся, закрыл книгу, подумав, что можно рукопись уже теперь отдать переписчику, а потом предложить на прочтение князю… Не то же ли самое получилось и с Пименом! Нет, прав Господь, предложивший его, Киприана, в духовные наставники этой некогда великой и, будем надеяться, вновь подымающейся к величию страны! Ибо исчезни Русь — и исчезнет, исшает освященное православие, не устоит, не сохранит себя ни под мусульманским полумесяцем, ни под латинским крестом, и с ним исчезнут истинные заветы Спасителя, гаснущие днесь даже в бывшей колыбели православия — Византии!