Дмитрий Русский
Шрифт:
Но все случилось раньше. На перемене тот же пацан — длинный и какой-то дёрганый, как на шарнирах, подошёл к его столу, наклонился до того близко, что Митяй ощутил дурной запах изо рта:
— Ахтунг! Привет, дефективный. Давай, колись: откуда принесло в наши края? Из приюта?
Митяй даже не встал. Развернулся и ударил так, что Длинный упал, опрокинув пару стульев.
Тот поднялся, медленно отступил по проходу:
— Ну, смотри, Красавец. Боюсь, до дому своими ногами не дойдешь. После уроков, в парке.
На переменах все
Митяй никогда не признался бы даже себе, что больше всего боится взглядов. В девяти из десяти он видел любопытство и отвращение. Багровое родимое пятно делило его лицо пополам. Спускалось со лба, захватывало правый глаз, часть переносицы и к подбородку сходило на нет.
С детства он знал: клейменый. К десяти годам прочитал справочники и энциклопедии, какие только можно достать в библиотеках детдомов. Кое-где подобные пятна называли «печатью дьявола», а старые повитухи на Руси считали, что если беременную сильно испугать, то у ребенка появится такое пятно.
Кто и когда напугал его мать, Митяй знать не мог, потому что не видел её ни разу в жизни.
В парке стояла такая тишина, что Митяю вспомнились слова из песни: «здесь птицы не поют…» И под этот мотив вышел на поляну, где уже сгрудился 9 «Б». Не все, конечно, но основная масса зрителей явилась. И опять мелькнуло: «прошу занять места согласно купленным билетам».
Теплилась в душе надежда, что драться будут один на один. Но — нет. На него надвигались четверо. Длинный с улыбочкой шёл посередине. Митяй понял, что его просто запинают. Он не спеша достал из кармана кастет с шипами, надел на руку. Вот и пригодился. Четвёрка приостановилась. Митяй услышал, как за спиной стал медленно приближаться пятый. Снег скрипел так, что он успел сосчитать шаги.
Митяй качнулся в сторону, тот пролетел вперёд и врезался в Длинного. И тогда кинулись все. Главное — удержаться на ногах. Митяй успел рассечь кому-то щеку и девчонки завизжали, увидев кровь.
Резанул крик:
— Бегите! Среда!
Маша нисколько не походила на ниндзя. Рыжие косички, короткая юбка. Но чёрные нунчаки играли в её руках и казались живым и страшным оружием.
Она протянула платок:
— Кровь вытри. Пойдём к пруду, там умоешься.
— Нет. Я так.
Они пошли по тропинке, свернули на дорогу к дому.
Митяй все-таки спросил:
— А почему они кричали: среда, среда!
— Потому что у меня фамилия — Понедельник. Не Пятницей же меня звать? Меня нашли в понедельник. А с фантазией у воспитателей в детдоме, сам знаешь…
Подошли к дому. Все, как вчера. Хотя Митяю показалось, что прошёл год, не меньше. Время необъяснимо растягивалось до каких-то незримых пределов, и опять же в этом было что-то странное, что-то не то.
Мельком, искоса, он глянул на Машу. Ещё там, в парке, поймал себя на мысли идти — слева, чтобы чистый профиль попадал в поле её зрения.
Но сейчас она не смотрела на него…
Двор как двор. Та же горка, и тот же снеговик. Значит, днём близняшки постарались: восстановили расчленённого уродца.
Только в этот раз его шея обёрнута рваным шарфом.
Красный шарф…
И вдруг Митяй почувствовал чужой страх…
Маша глухо сказала:
— Дима, я хотела показать тебе другую калитку. Есть чёрный ход, для своих. Пойдем.
Резко повернулась, будто убегая, потянула его в обход дома. Митяй оглянулся: ничего, ну ничего особенного! Маша уже говорила спокойно:
— Видишь пустырь? Снегом засыпано, а там — пепелище. Наш прежний дом сгорел год назад. Только летом отстроили новый.
— А почему…пожар?
— Кто его знает. Сказали: проводка неисправна. Но я не верю. Папа Гоша следил за этим строго.
Митяю показалось, что Маша что-то недоговаривает. Ладно, потом. Не всё сразу.
Он вспомнил:
— Я ведь сегодня ночью дежурю.
— Знаю. Ловить будешь?
— А ты — опять?
— Да!
И она побежала по лестнице, не оборачиваясь.
Митяя приостановил Георгий:
— Ты дрался или нет?
— Или дрался, или нет.
— Умойся, я компресс принесу. Приложишь.
Как-то быстро проскочил вечер. Митяя никто и ни о чём не спрашивал. Маша распорядилась молчать или так заведено? Георгий собрался и ушёл на работу. В полночь Митяй вышел на улицу, сел в беседке, откинулся на спинку скамейки и привычно закрыл глаза.
Почему-то вспомнился третий по счёту детдом. Митяю восемь лет. Учебный год, конец сентября. На Урале это время стылых утренников. Днём ещё жарко, можно бегать в одной рубашке. К вечеру, когда спрячется солнце, и уже потянет от земли зябкой сыростью, понимаешь — наступила осень.
Детдом имени Крупской размещался в большом старинном здании на берегу пруда. Наверное, когда-то здесь была дворянская усадьба. Сохранились на пруду даже замшелые остатки водяной мельницы. Ходили слухи, что там до сих пор блуждает привидение мельника. Но Митяй в сказки не верил.
В этом доме был чердак. Самое главное и лучшее место. Первое в жизни, о котором он говорил себе — «моё». Конечно, это не совсем правда, но здесь он мог спрятаться, и никто не знал об укрытии. На чердаке скопилось много всякого хлама. Митяю очень хотелось соорудить себе «комнату». Нашёл он и стол с отломанной ногой, и продавленное кресло, и даже лампу с почти целым абажуром. Но боялся, что кто-нибудь проникнет сюда ненароком, и сразу увидит его обжитой уголок.
И ещё у него появился друг. Как-то наткнулся в дальнем углу на кучу тряпок. Искал что-нибудь подходящее, чтобы накинуть на кресло. Митяй поставил его возле чердачного окна. Отсюда было видно и залив на Каме, и большой луг, и даже дальнюю деревеньку.