Дмитрий Самозванец

Пирлинг

Обыкновенно закрытый для католиков, собор на этот раз широко распахнул перед ними свои двери. Процессия медленно текла, как река из золота. Никогда поляки и русские не братались таким образом. То было неслыханное на Руси дело. И те, и другие шли присутствовать на коронации женщины.

Марина, полька и католичка, дочь сенатора, а не короля, первая удостоилась чести, которой тщетно домогались Палеологи и Ягеллоны. Царь же, который возлагал на нее блестящую корону, некогда считался расстриженным монахом и самозванцем. Великое и вульгарное, возвышенное и смешное слились в этой церемонии. Снаружи все носило радостный вид, но тайное возмущение уже волновало сердца. Назревали зловещие планы.

Патриарх Игнатий, окруженный епископами и архимандритами, вышел навстречу процессии и принял ее у дверей собора. Дмитрий и Марина взошли на приготовленный для них помост. После этого приступили к коронации невесты. Обряд сопровождался благословениями, молитвами и церковными песнопениями. Патриарх помазал Марину священной миррой, возложил на ее голову корону и царские регалии на плечи.

Дмитрий предоставил ему совершить все эти действия. Позже императоры присвоили себе право собственноручно возлагать корону на императриц. После коронования царь и царица, воссев на троне, прослушали обедню. В конце ее протопоп Федор дал им брачное благословение. Таково было заключение самборского романа.

Церемония не обошлась без замешательства. Русские были предупреждены относительно причастия Марины. Архидьякон и протодьякон должны были, согласно официальному церемониалу, публично пригласить царицу к алтарю: Дмитрий же должен был сопровождать ее. Однако папа заявил свое veto, и царь обещал Мнишеку не настаивать на причастии. Что было делать перед этой альтернативой? Вернее говоря, что было сделано, чья сторона одержала верх? Большинство историков чересчур торопливо разрешает этот вопрос. Впрочем, в настоящее время сомнений уже не может быть. Некий очевидец, долго молчавший, в конце концов бросил на чашу весов свое святительское слово. Архиепископ Арсений лично принимал участие в церемонии. От него не скрылась ни одна подробность, и вот, что он говорит в своих записках: «После венчания ни тот, ни другая (Дмитрий и Марина) не выразили желания причаститься святых тайн. Это смутило многих присутствующих, и не только патриарха и епископов, но и всех тех, кто видел и слышал это. Таково было первое и великое огорчение; таково было начало смуты и источник многих бедствий московского народа и всей Руси». [29]

29

Ни один очевидец не утверждает, чтобы Марина приняла причастие из рук патриарха.

Это свидетельство неоспоримо: оно исходит из достаточно надежного источника, чтобы быть беспристрастным.

Мелочное соблюдение других традиционных форм не могло искупить смелости новобрачных и изгладить тяжелое впечатление, произведенное ею на окружающих. Все это были, в сущности, только подробности. Между прочим, молодым подали вина. Сосуд, из которого они отпили, был брошен наземь; здесь его растоптали ногами в мелкие куски. При выходе из собора в толпу, теснившуюся по пути молодого государя, целыми пригоршнями бросали серебряные и золотые монеты.

День близился к концу. Пышный ритуал затянулся так долго, что за поздним временем решено было перенести свадебный пир на следующий день. Правда, все знали, что завтра пятница и праздник св. Николая Чудотворца; но на это не обратили внимания. Кое-кто из поляков был скандализирован такой беспечностью. Благочестивые православные люди покачивали головами. Но вскоре возникли опять недоразумения на почве этикета. Они заставили забыть на время о религиозном вопросе. Дьяк Грамотин передал послам Сигизмунда приглашение на пир. Те вспомнили, что на свадьбе Марины в Кракове Власьев был посажен за один стол с королем. Теперь они требовали той же чести и для себя. Заявление послов было передано боярам; как истые мандарины, они отвергли притязания поляков. Легко представить себе ярость послов Сигизмунда. Однако бояре твердо стояли на своем. Пришлось возложить на Афанасия Власьева миссию посредника, чтобы найти какой-нибудь компромисс. Завязался бесконечный спор. Стороны исчерпали все доводы… Наконец, видимо изнемогая и решив прекратить надоевшие прения, польские послы заявили, что отказываются присутствовать на пире. Их примеру последовал и сам воевода сандомирский. Мы знаем, что в нужную минуту его всегда выручала подагра…

Несмотря на все эти осложнения, свадебный пир прошел с чрезвычайным оживлением. Начался он несколько позже обыкновенного: дело в том, что, по обычаю, новобрачные должны были предварительно побывать в бане. Оркестр Станислава Мнишека сообщал торжеству отпечаток европеизма. Но во всем остальном церемониал иира в точности соответствовал обычаям русской старины. Духовенство окропило царя святой водой. Гости были рассажены вокруг стола на простых скамьях. Каждый получил свой паек хлеба. Разумеется, все усердно, по заведенному порядку приветствовали царя, сгибая и выпрямляя спины и колени… После бесконечных здравиц началась традиционная раздача чернослива.

Как и полагалось, свадебный пир сохранял характер чисто официального торжества. Понятно, это вносило в него известную принужденность. Сам Дмитрий, видимо, вздохнул свободно только тогда, когда удалился во внутренние покои и отпустил от себя бояр и свиту. Зато, оказавшись в кругу одних поляков, он разошелся вовсю. Гости теснились вокруг царя. Он был неистощим. Он говорил без умолку, отпускал остроты, беспрестанно меняя тон и изображая из себя то лихого рубаку, то великого Цесаря, то глубокомысленного государственного человека. Но больше всего он сыпал шутками, видимо, сам любуясь своим колким языком и талантом вызывать смех у слушателей. Между прочим, ему вспомнился Александр Македонский. В русских преданиях имя этого героя окружено особым ореолом; очевидно, кое-что знал о нем и Дмитрий. Он с восхищением говорил о гениальном царе. Он признавался, что завидует его победам. По его словам, он жалеет лишь о том, что не жил в одно время с Александром Македонским:

о, тогда бы он померялся с ним и, наверное, стал бы его другом! Было слишком ясно, что себя самого новый московский царь относит к разряду величайших полководцев мира. С каким высокомерием, с каким презрением отзывался он об императоре Рудольфе! Ведь это какой-то дикарь, который боится показаться людям на глаза! К польскому королю Дмитрий был несколько снисходительнее; но и у него он находил слабые стороны. Словом, Дмитрия не останавливало решительно ничто: он не считался ни с каким саном. Он подсмеивался над самим папой. Правда, здесь его шутки были гораздо мягче и сдержаннее; и, однако, царь недвусмысленно проходился на счет туфли его святейшества и осуждал обычай целовать ногу римского первосвященника. Мимоходом он задел и самборского ксендза, своего бывшего духовного отца: он поднял на смех и его… Остроты развеселившегося царя были не очень высокой пробы; но их с удовольствием подхватывал и изображал в лицах придворный шут Антоний Риати, ведь дурачество было в то время выгодным ремеслом. Конечно, поляки могли бы дать достойный отпор столь неуместным выходкам; в правильном споре на их стороне оказалось бы несомненное преимущество и логики, и дисциплины. Однако в качестве гостей царя они подавали лишь самые сдержанные реплики. Среди них не нашлось ни одного, кто бы словом попытался положить предел глумлению и дал бы волю оскорбленному патриотическому чувству. Очевидно, все понимали, что они — во власти нового Дмитрия, который слишком хорошо умел пользоваться своим положением властелина и уже не допускал никаких противоречий.

В заключение торжества, царь предложил своим гостям потанцевать. Бал был открыт Станиславом Мнишеком и князем Вишневецким. За ними последовали и другие. Польский темперамент сказался и здесь. Скоро веселье достигло апогея. Стоя в амбразуре окна, Дмитрий поощрял танцующих приветливым взором. Но его беспокойный ум искал уже новых впечатлений… Наконец, его неутомимая энергия нашла себе выход. Все наружные помещения дворца были заняты польскими солдатами. Царь приказал открыть двери залы и обратился к храброму воинству с речью. Каждый получил по чарке вина. Затем началась раздача денег. В заключение, заговорив о будущем, Дмитрий нарисовал перед слушателями самые соблазнительные перспективы. Речь царя наэлектризовала солдат. Тут же они стали просить о дозволении устроить турнир. Скрепя сердце, Дмитрий дал желаемое разрешение. В первой же стычке была убита лошадь, и один из всадников получил рану. Это заставило храбрых рыцарей прекратить опасную забаву. К тому же и время было слишком позднее. Пора было подумать об отдыхе, чтобы с новыми силами встретить завтрашние празднества.

На другой день, в субботу 20 мая, на сцене опять появилась Марина. Однако царица уже сняла русский наряд, в котором короновалась. Теперь она одета была по-польски. В этот день она должна была принимать приветствия и подношения от своих новых подданных. Перед глазами царицы прошел бесконечный ряд отдельных лиц и целых групп. Тут были и патриарх с высшим духовенством, и бояре, и купцы, и ремесленники… Затем, уже во время пира, явились лопари: это были совершенные дикари, узкоглазые, монгольского типа, одетые в звериные шкуры, мехом навыворот. Все эти делегации слагали у ног Марины меха и всякие произведения своих рук. Впрочем, в глазах поляков эти приношения не имели большой цены. Между тем послы Сигизмунда держали совет с отцом царицы. Надо было ждать нового приглашения со стороны Дмитрия; из-за этого возникал чрезвычайно затруднительный вопрос. Как быть? Опять уклониться от чести? Но, в конце концов, это могло вывести царя из себя. А между тем его воля резко противоречила распоряжениям польского короля. Как согласовать эти требования? В ушах Мнишека еще звучали высокомерные слова Дмитрия. «Если бы сам император приехал в Москву, — заявил царь, — я и его бы не посадил за один стол со мной». Однако, с другой стороны, послам короля был дан строжайший приказ не идти ни на какие уступки. Будучи в безвыходном положении, уполномоченные Сигизмунда обратились к помощи Мнишека.

Такт сандомирского воеводы выручил всех и на этот раз. В конце концов, когда Власьев вновь принес послам царское приглашение, сторонам удалось сойтись на некотором компромиссе. Олесницкому было отведено место по правую руку царя, но за небольшим столом, поставленным специально для польского вельможи. Таким образом, формально Дмитрий торжествовал: за главным столом сидели только он с Мариной. В свою очередь, и Олесницкий счел себя удовлетворенным оказанной ему честью. Что касается Гонсевского, то из-за его второстепенной роли, ему еще легче можно было отвести подобающее место. Словом, главное затруднение было устранено. В воскресенье 21 мая польские послы уже присутствовали на царском пиру. Впрочем, здесь больше было радости для глаз, нежели для желудка. Вся посуда на столе была из золота и серебра; зато кухня царя оказалась более чем простой. Бедные московские гастрономы! Они готовы были примириться с самыми незатейливыми кушаньями, только бы их было побольше. Количество блюд у них всегда преобладало над качеством. За столом произошел инцидент, который мог повлечь за собой весьма неприятные последствия. Забыв свои враждебные чувства, Дмитрий поднял чару за здоровье Гонсевского. Конечно, это было великой честью для посла; однако у медали оказалась оборотная сторона. Царь пожелал, чтобы Гонсевский встал из-за стола и подошел к нему с выражением признательности. Как быть? Не пострадает ли от этого достоинство Его Величества, короля польского? Опасаясь этого, Гонсевский не двигался с места. В ужасе, Бучинский наклонясь к нему, прошептал: «Бога ради, идите! Иначе получится скандал…». Гордому поляку пришлось покориться.