Днепр
Шрифт:
— Ребята! — кричит Саливон, и его властный голос эхом раскатывается по берегам. После небольшой паузы он выкрикивает слово, которым неизменно каждую весну начинается сплав: — Давай!
Несколько человек выбежали из толпы и принялись орудовать жердями, ссовывая плоты в Днепр. Вытянув шею, Кашпур глядел, как бревна коснулись воды и вскоре заколыхались на ее замутненной поверхности. Один за другим строились на реке плоты. Выждав, пока не лег на воду весь караван, Саливон подошел к Кашпуру.
— Будем трогаться, — проговорил он тихо, поблескивая зоркими глазами из-под лохматых седых бровей.
Кашпур
— С богом! — ответил он, задерживая в своей широкой мягкой ладони шершавые узловатые пальцы Саливана.
А на плотах тем временем прилаживали деревянные курени, перетаскивали мешки с продовольствием, казаны. Высоко в синеве стоял меднолицый диск солнца, низвергая на землю водопад лучей. Подставляя солнечному теплу русую голову, замер на первом плоту Марко, с непонятной ему самому грустью поглядывая на холмы, за которыми лежала Дубовка. Он видел, как Саливон торжественно прощался с хозяином. На бричке с вожжами в руках сидел Антон и кивал Марку, гневно косясь на неспокойно топтавшихся на месте лошадей.
Можно трогаться. Саливон мерным шагом спускается на плот. Оглянувшись назад, внимательно смотрит, как там, на остальных плотах, потом, широко перекрестившись, одним движением стягивает с берега якорь. Вода радостно подхватывает плот. Покачивая, река несет его на юг все быстрее и быстрее. Широко расставив ноги, стоит с дубком в руках Саливон. Ветер относит в сторону его седую бороду и надувает на коленях широкие белые штаны. С берега караван провожают внимательные взгляды. Кашпур еще долго наблюдает за сухощавой фигурой старого дубовика.
— Левей держи! — кричит Саливон, вводя свой плот в бурливый рукав реки.
Миновали высокую Половецкую могилу. На вершине кургана, возле часовни, опершись на посошок, стоит нищенка с длинной белой торбой через плечо. Опечаленным взором Марко ловит эту одинокую фигуру на овеянной сказками горе и невольно отмечает, что курган уходит назад. Рассыпая в вышине протяжное и взволнованное курлыканье, сильными взмахами крыльев чертят, небо журавли. Подвижной треугольник долго колышется над головой. Марко осторожно трогает саливонову руку и спрашивает:
— Варить кулиш?
— Э, рано ты за еду берешься! — смеется Саливон, но понимает: парнишка сказал это потому, что не терпится ему поскорей взяться за работу.
— Успеем еще, — говорит ему Саливон, — а ты пока стой да гляди, как плот надо вести. Гляди, сынок, и учись.
Марко подступает ближе к Саливону, поглядывая то на его широкие узловатые руки, которые так легко водят по волнам тяжелым багром, то на полноводную бурливую реку. Она непокорно бушует и мчит свои воды в необозримую, манящую даль.
На обратном пути Антон погонял коней. Хозяин сидел задумавшись, не видя встречных подвод, не отвечая на поклоны мужиков. Бричка въехала в ворота и остановилась перед террасой. Кашпур поднялся на второй этаж, в единственную более или менее приспособленную для жилья комнату, где он работал, спал и ел. Остальные помещения огромного дома пустовали… Долгие годы ничья нога не ступала на запыленный паркет. В большом зале с портретами пышноусых шляхтичей, за камином, давно уже поселилась сова. Кашпур по ночам слышал, как она била крыльями
На третьем этаже, где когда-то помещалась библиотека, а теперь валялись груды грязных, покрытых плесенью книг и газет, Данило Петрович наткнулся на большой, в кожаном переплете том. То была родословная графов Русанивских. Из книги он узнал, откуда пошел на Украине этот графский род и какие он совершил дела. Говорилось там, что в 1645 году граф Ян Русанивский привел в Приднепровье пятнадцать тысяч сабель и два полка немецких рейтар. Разбив запорожцев, он принудил казаков надолго укрыться на Хортице. С того времени — как дар от короля — принял он плодородные земли вдоль Днепра в вечное свое владение. А были то, как писалось в родословной, необъятные степи, покрытые высокой травой, и леса. С портрета на Кашпура смотрело надутое лицо пана Русанивского… Золотая цепь с крестом на груди, в руке — булава. Взгляд у него был суровый, даже гневный, и ничем, ни одной черточкой, не был на него похож потомок его, пан Максим Русанивский. Кашпур вспомнил подагрическую фигуру старого графа, дрожащие руки, нетвердые, перетянутые синими жилами пальцы, которыми он торопливо считал кредитки, разложенные на столе Кашпуром, покупателем имения. Данило Петрович оставил себе на память эту родословную книгу. При случае будет чем гостя потешить, а может, и самому пригодится. Так нашел себе пристанище на столе этот большой, в кожаном переплете том.
Рядом со столом, у стены, стояла незастланная деревянная кровать. Из красной наволочки вылезали перья. На кровати валялся кожух, и от него по небольшой комнате разносился тяжелый запах овчины. На подоконнике, в щербатой тарелке, лежали вчерашние кислые огурцы и кусок сала. Тут же остался недопитый стакан молока, серого от покрывавшей его пыли. Данило Петрович взглянул на заслеженный пол и покачал головой. Он подошел к окну, откинул задвижку, сильно толкнул заклеенную газетой раму, и она растворилась. Тарелка, задетая полой пиджака, полетела за окно и бесшумно упала на прошлогоднюю траву.
— Домаха! — крикнул Кашпур, высовываясь в окно.
Со двора долго никто не отзывался. Потом в открытых дверях длинной и узкой полуразрушенной оранжереи появилась среднего роста женщина, одетая по-городскому.
— Иду, иду! — закричала она и побежала, подобрав длинное платье.
Данило Петрович бросил взгляд на ее упругие икры. Скоро за дверью послышались звонкие шаги. Домаха постучалась. В почтительности, с которой она переступила порог, таилось зерно самоуважения, и это очень нравилось Кашпуру в экономке, которая вместе с Феклущенком досталась ему в наследство от Русанивского, Может быть, только благодаря ей он и не выгнал управителя.
Она стояла на пороге, сложив на груди руки. Платье плотно облегало ее стройную фигуру. Смуглое лицо, полные губы приоткрыты, за ними — ряд ровных белых зубов.
«И где Феклущенко выкопал такую кралю?» — думает Кашпур, невольно заглядевшись на Домаху, и намеренно сердитым голосом говорит:
— Грязь, противно смотреть. Прибери все.
— Я уж давно думала… да все боюсь вас потревожить, барин. Когда прикажете?
— Хоть сейчас. Я пойду, пройдусь по дому… скоро ремонт начну.