Дневная битва
Шрифт:
Манвах покачала головой:
– Иди спать. Завтра у тебя важный день. Не хочу, чтобы ты предстала перед дама’тинг с красными глазами и квелой.
Инэвера взглянула на длинную очередь девочек и матерей, выстроившуюся к шатру дама’тинг. Невесты Эверама постановили, что на девятом году жизни все девочки должны, как только дама пропоют зарю в день весеннего равноденствия, пройти Ханну Паш, дабы узнать предначертанный Эверамом жизненный путь. Для мальчиков Ханну Паш растягивался на годы, но для девочек завершался с
В большинстве они попросту признавались чадородными и получали свой первый платок, но некоторые покидали шатер обрученными или призванными к новому служению. Других – в основном бедных и неграмотных – выкупали у отцов и обучали постельным танцам, после чего направляли в великий гарем обслуживать воинов Красии в качестве дживах’шарумов. Их почетным долгом было вынашивать новых воинов взамен тех, что еженощно гибли в сражении с демонами на алагай’шарак.
Проснувшись, возбужденная Инэвера облачилась в бурое платье и расчесала гриву черных волос. Они ниспадали волнами и блестели, как шелк, но выставлялись напоказ последний день. Она войдет в шатер дама’тинг девочкой, но выйдет молодой женщиной, чьи волосы предназначены только для мужнина взора. С нее снимут бурое платье, заменят его на подобающие черные одежды.
– Может быть, меня заберет в гарем Дамаджи, – сказала Инэвера. – И я заживу во дворце, а выкуп дадут такой щедрый, что тебе не придется ткать.
– И больше не выйдешь на волю под ясное солнце, – подхватила ее мать Манвах тихо, чтобы не слышали окружающие. – Поговорить будет не с кем, кроме жен-сестер, и будешь ты ублажать старца, который годится тебе в прадеды. – Она покачала головой. – По крайней мере, наша пошлина уплачена и за тебя выступят двое мужчин, а потому ты вряд ли угодишь в великий гарем. Но даже такая участь лучше, чем оказаться бесплодной най’тинг и быть отвергнутой.
Най’тинг! Инэвера содрогнулась. Бесплодным запрещено носить черное, и они на всю жизнь остаются в бурых одеждах, как хаффиты, с позорно неприкрытыми лицами.
– Возможно, меня сделают дама’тинг, – предположила Инэвера.
– Этому не бывать, – фыркнула Манвах. – Никого не делают.
– Бабушка говорит, что в год ее испытания одну девочку выбрали.
– Это случилось полвека тому назад, если и было на самом деле, – ответила Манвах, – а достопочтенная мать твоего отца, да хранит ее Эверам, любит… приукрасить действительность.
– Откуда же тогда берутся най’дама’тинг? – подивилась Инэвера, имея в виду учениц дама’тинг, чьи лица оставались открыты, но белые одежды указывали на обручение с Эверамом.
– Говорят, сам Эверам зачинает своим невестам детей и най’дама’тинг – их дочери, – просветила ее Манвах.
Инэвера вскинула брови: не иначе мать шутит.
Манвах пожала плечами:
– Объяснение не хуже других. Уверяю тебя: ни одна мать на базаре не знает
– Мама! Сестра!..
Инэвера расплылась в улыбке при виде Соли, которого сопровождал Кашив. Черное одеяние брата еще хранило пыль Лабиринта, а щит, повешенный на плечо, покрыли новые вмятины. Кашив был, как обычно, подтянут и свеж.
Инэвера бросилась обнимать Соли. Он рассмеялся, подхватил ее одной рукой и закружил. Инэвера восторженно взвизгнула, ни капли не испугавшись. Брат опустил ее легко, как перышко, и обнялся с матерью.
– Что ты здесь делаешь? – нахмурилась Манвах. – Я думала, ты на пути во дворец дама Бадена.
– Так оно и есть, – ответил Соли, – но я не мог отправить сестренку на Ханну Паш, не пожелав ей всех мыслимых в Ала благ.
Он потянулся и взъерошил волосы Инэверы. Она шлепнула его по руке, но брат, как всегда, оказался проворен и вовремя отдернул кисть.
– А как ты думаешь, отец придет меня благословить? – спросила Инэвера.
– Мм, – замялся Соли, – насколько я знаю, отец еще спит в беседке. Ночью он глаз не сомкнул.
Соли беспомощно пожал плечами, и Инэвера потупила взор, не желая выдать огорчение.
Брат нагнулся и ласково приподнял ей голову, заглянул в глаза:
– Поверь, отец желает тебе блага не меньше, чем я, пусть даже не всегда это показывает.
– Я знаю, – кивнула Инэвера и на прощание обняла Соли за шею. – Спасибо тебе.
Кашив взглянул на Инэверу, будто впервые заметил. Затем нацепил свою очаровательную улыбку и поклонился:
– Всех благ тебе, Инэвера вах’Касаад, в становлении женщиной. Желаю тебе хорошего мужа и много сыновей – таких же ладных, как твой брат.
Инэвера улыбнулась и зарделась. Воины неспешно пошли прочь.
Наконец очередь сдвинулась с места. Инэвера томилась на солнцепеке, девочек с матерями впускали по одной зараз, и день тянулся медленно. Одни проводили внутри считаные минуты, другие – чуть ли не час. Все выходили в черном, обычно с видом вразумленным и облегчением в глазах. Иные, увлекаемые матерями домой, напряженно смотрели в пустоту и отрешенно оглаживали руки.
Перед входом в шатер мать Инэверы так сильно впилась в плечи дочери пальцами, что ногти едва не проткнули материю.
– Не поднимай глаз и держи язык за зубами, когда с тобой заговорят, – прошипела Манвах. – Не отвечай, когда не спрашивают, и не перечь. Повтори за мной: «Да, дама’тинг».
– Да, дама’тинг, – покорно произнесла Инэвера.
– Запомни этот ответ накрепко, – наказала Манвах. – Оскорбляя дама’тинг, ты оскорбляешь саму судьбу.
– Да, мама. – Инэвера с трудом сглотнула, чувствуя, как сердце уходит в пятки.
Что творится в шатре? Разве мать не подвергалась тому же обряду? Чего она так боится?