Дневник, 1893 г.

Толстой Лев Николаевич

Что ж, я чай, поругали поручика?

За что ж его ругать. Ха-ха. И запели песни. —

Всем ровно. Как нельзя в озере поднять в одном месте воду выше, чем в других, или спустить, так нельзя ни увеличить, ни уменьшить благо материальными средствами. (Сейчас еду в Тулу.)

10 Июня. Я. П. 1893. Всё это время ничего определенного не делал. Начинал послесловие, потом статьи о науке и искусстве, теперь о письме Зола и Дюма. Попов уехал, приехал Поша. Отношения с людьми всё те же. За это время думал:

1)6 Люди признают, что наказания жестоки, но они говорят: это необходимо для поддержания существующего порядка. Но порядок-то существующий хорош ли? Нет, он дурен. Невозможен. Так что же его поддерживать?

2) Мой друг детства, потерянный человек, пьяный, обжора, несчастный, ленивый, лживый, всегда, когда речь идет о детях, о воспитаньи, приводит в пример свое детство и свое воспитание, как бы подразумевая

бесспорно то, что результат, к[оторый] дало его воспитание, служит доказательством его успешности. И он делает это невольно и не видит комичности этого. Так сильна любовь, предилекция к себе всех людей.

3) Думал к статье о науке. Чтобы понять то, что есть наука, надо исследовать, что она дает тем, к[оторые] получают ее, и что она для тех, к[оторые] творят ее (плохо).

4) Решить вопрос о том, хорошо ли, добро ли то, что мы признаем наукой и искусством, не шутка. Всё воспитание молодых поколений основывается на том, что мы признаем наукой и искусством.

5) Воспитание, передача знаний тогда настоящие, когда передается важное, нужное содержание (нравственное учение) в ясной, разумной, понятной форме (наука) и так, что оно пленяет, заражает, увлекает своей искренностью того, кому передается (искусство). У нас же нравственное религиозное учение передается неясно и неискренно — наш закон божий, наука без нравственного содержания передается опять отдельно, и искусство — только одна привлекательность — опять отдельно (плохо).

6) Главный вред науки и искусства в том, что они наполняют жизнь, вместо деятельности, подобием жизни, отражением ее.

7) Когда я спрашивал, зачем спектральный анал[из], мне говорили: может пригодиться. С науками то же, что с товарами: прежде производят их, а потом ищут им употребление, помещение.

8) Если я физическ[ий] калека, то что же делать, буду служить, как могу, в своем искалеченном теле; если я нравственный калека, одержим непреодолимыми пока страстями, то все-таки я хочу служить всеми силами, какие есть во мне.

9) Религия не есть то, во что верят люди, и наука не то, что изучают люди, а религия то, что дает смысл жизни, а наука то, что нужно знать людям.

21 Июня 1893. Ясн. Поляна. 3-го дня отослал с Кузминск[им] статью о письм[ах] Зола и Дюма в Revue de famille7. Всё это время развлекался мыслями между «Об искусстве», «Послесловие[м]» и этой статьей. Пытался работать — слаб стал. Маша приехала. Я ей очень рад. Вчера — чего давно не было — был неприятный разговор с С[оней]. Они бедные страдают. Надо жалеть, а ты горячишься. Впрочем, даже так было тихо, что никому не заметно. Мне только больно очень.

Думал за это время.

1) У всех детей и отцов зубы портятся исключительно в одних условиях. Что же? Вы думаете, причину, или когда им укажут эту причину, устранят ее? Нет. Несмотря на то, что они страшно дорожат зубами, они будут продолжать жить так же, пломбируя себе зубы за большие деньги платиной и золотом. Сифилис и больн[ицы], преступления и наказания, война и красный [крест] и мн. др.

2) Всего меньше мы понимаем поступки друг друга те, к[оторые] вытекают из тщеславия: не угадаешь, чем и перед кем он тщеславится.

3) Люди говорят: (Андрюша недавно и тот сказал) что они не знают, в чем закон жизни или Бога. И они точно не знают и сомневаются. А происходит это от того, что они верят, полуверят, во что-нибудь нелепое, как Троица, церковь, наука и т. п. и, чувствуя противоречие между законом Бога и своей верой, сомневаются и в том и в другом. Они поступают так, как поступил бы человек, поставивший себе перед глазами доску и потому не видящий того, что перед ним.

4) Только при понимании жизни в исполнении воли пославшего получает смысл смерть и жизнь загробная.

[25 июня.] Вчера 24 Июня 93. Яс. Пол. Думал: 1) Представил себе людей, для полноты мужчину и женщину — мужа жену, брата сестру, отца дочь, мать сына — богатого класса, кот[орые] живо поняли грех жизни роскошной и праздной среди нищеты и задавленности трудом народа и ушли из города, отдали кому-нибудь, так или иначе избавились от своего излишка, оставили себе в бумагах скажем 150 р. в год на двоих, даже ничего не оставили, а зарабатывают это каким-либо мастерством — положим рисование на фарф[оре], переводы хороших книг, и живут в деревне, в середине русской деревни, наняв или купив себе избу и своими руками обрабатывая свой огород, сад, ходят за пчелами, и вместе с тем подавая помощь сельчанам медицинскую, насколько они знают, и образовательную — учат детей, пишут письма, прошения и т. п. Казалось бы, чего лучше такой жизни. Но жизнь эта будет адом и сделается адом, если люди эти не будут лицемерить, лгать, если они будут искренни. — Ведь если люди эти отказались от тех выгод и радостей, украшений жизни, к[оторые] им давали и город и деньги, то

сделали они это только п[отому], ч[то] они признают людей братьями, равными перед Отцом — неравными по способностям, достоинствам, если хотите, но равными в своих правах на жизнь и всё то, что она может дать им. Если возможно сомненье о равенстве людей, когда мы их рассматриваем взрослыми, с отдельным прошедшим каждого, то сомненья этого уже не может быть, когда мы видим детей. Почему этот ребенок будет иметь все заботы, всю помощь знания для своего физического и умственного развития, а этот прелестный ребенок, с теми же и еще лучшими задатками, сделается рахитиком, вырожденным, полукарликом от недостатка молока и останется безграмотным, диким, связанным суевериями человеком, только грубой рабочей силой? Ведь если люди эти уехали из города и поселились жить так, как они живут в деревне, то только потому, что они не на словах , но на деле верят в братство людей и хотят, если не осуществить, то осуществлять его в своей жизни. И эта-то попытка осуществления должна, если только они искренни, должна привести их в ужасное, безвыходное положение. С своими с детства приобретенными привычками порядка, удобства, главное, чистоты, они, переехав в деревню и наняв или купив избу, очистили ее от насекомых, может быть, даже сами оклеили ее бумажками, привезли остатки мебели, не роскошной, а нужной: железную кровать, шкаф, письменный столик. И вот они живут. Сначала народ дичится их: ожидает, как и от всех богатых, насилием ограждения своих преимуществ, и потому не приступает к ним с просьбами и требованиями. Но вот понемногу настроение новых жителей уясняется: сами они вызываются служить безвозмездно, и самые смелые, назойливые люди из народа опытом узнают, что новые люди эти не отказываются, и можно поживиться около них. И вот начинаются заявления всякого рода требований, кот[орых] становится всё больше и больше. Начинается как бы рассыпание и разравнивание возвышающегося над общим уровнем зерна до тех пор, пока не будет возвышения. Начинаются не только выпрашивания, но и естественные требования поделиться тем, что есть лишнего против других. И не только требования, но сами поселившиеся в деревне люди, войдя в близкое общение с народом, чувствуют неизбежную необходимость отдавать свои излишки там, где есть крайняя нужда. Но мало того, что они чувствуют необходимость отдавать свой излишек до тех пор, пока у них останется то, что должно быть у всех, т. е. у среднего — определения этого среднего, того, что должно бы быть у всех, нет никакого, —и они не могут остановиться, п[отому] ч[то] всегда вокруг них есть вопиющая нужда, а у них излишек против этой нужды. Казалось бы, нужно удержать себе стакан молока, но у Матрены двое детей, грудной, не находящий молока в груди матери, и 2-летний, начинающий сохнуть. Казалось, подушки и одеяло можно бы удержать, чтобы заснуть в привычных условиях после трудового дня, но больной лежит на вшивом кафтане и зябнет ночью, покрываясь дерюжкой. Казалось, можно бы удержать чай, пищу, но ее пришлось отдать странникам, ослабевшим и старым. Казалось, можно бы удержать хоть чистоту в доме. Но пришли нищие мальчики, и их оставили ночевать, и они напустили вшей, кот[орых] они только что с трудом вычесали, придя от больного.

Нельзя остановиться, и где остановиться? Только те, кот[орые] не знают совсем того чувства сознания братства людей, вследствие к[оторого] эти люди приехали в деревню, или к[оторые] так привыкли лгать, что и не замечают разницу лжи от истины, скажут, что есть предел, на кот[ором] можно и должно остановиться. В том-то и дело, что предела этого нет, что то чувство, во имя к[оторого] делается это дело, таково, что предела ему нет, что если есть ему предел, то это значит только то, что этого чувства совсем не было, а б[ыло] одно лицемерие. Продолжаю себе представлять этих людей. Они целый день работали, вернулись домой. Кровати у них уже нет, подушки нет, они спят на соломе, к[оторую] достали, и вот, поев хлеба, легли спать. Осень, идет дождь с снегом. К ним стучатся. Могут ли не отпереть? Входит человек,8 мокрый и в жару. Что делать? Пустить ли его на сухую солому? Сухой больше нет. И вот приходится или прогнать больного и положить его мокрого на полу, или отдать свою солому и самому, п[отому] ч[то] надо где-нибудь спать, лечь с ним.

9 Но и этого мало: приходит человек, кот[орого] вы знаете за пьяницу и развратника, к[оторому] вы несколько раз помогали и к[оторый] всякий раз пропивал то, что вы ему давали, приходит теперь с дрожащими челюстями и просит дать ему 3 р., кот[орые] он украл и пропил и кот[орые] если он не отдаст, его посадят в тюрьму.10 Вы говорите, что у вас только и есть 4 р., и они необходимы вам завтра для уплаты. Тогда пришедший говорит: «да, это значит, всё только разговоры, а когда дело до дела, то вы такие же, как и все: пускай погибает тот, кого мы на словах считали братом, только бы мы были целы».