Дневник, 2004 год
Шрифт:
Дальше было делом техники разговорить ребят, создать атмосферу. Кстати, у меня на семинаре был Алексей Павленко из штата Колорадо. Он опять привез в Москву несколько студентов. Потом, когда мы с ним обедали, он сказал. что работает преподавателем 13 лет и понимает, чего стоит подобная атмосфера на семинаре.
К трем часам поехал на юбилей к Наталье Юрьевне Дуровой. Это было замечательное зрелище и увлекательнейшее действо. Оно воспринималось двояко, как на него посмотреть. По существу, Дурова со своими зверями, в своих шляпах и казакинах, со своей лексикой и манерой говорить а здесь, конечно, свой стиль делает огромное дело, вызывая у детей любопытство к животным, и показывает, какого рода отношения можно иметь с братьями нашими меньшими. С другой стороны, все это немножко вне
Начался вечер с выхода верблюдов, со Сличенко, которому уже не так легко петь, с реплики, что даже «верблюды становятся на колени перед интеллигенцией». Из моей непроизнесенной речи: «на то она и интеллигенция, чтобы перед ней никто на колени не становился». Через три часа после начала церемонии, закончившейся немыслимым апофеозом, наступил долгожданный фуршет. Там тоже были смешные наблюдения.
Подарка мы так и не подарили, цветы оставили в буфете. Ну, не захотел я пробиваться к имениннице.
14 апреля, среда. В десять часов в большом зале на заочке открылась международная научная конференция: «А.С.Хомяков — мыслитель, поэт, публицист». Конференция посвящена двухсотлетию со дня рождения. Только программа занимает сорок страниц текста, чуть ли не сотня докладов и более двухсот гостей. По крайней мере зал был полон под завязочку. За полчаса до этого пришел Юрий Иванович Бундин, мы с ним поболтали у меня в кабинете. Еще вчера я нашел в подробной статье о Хомякове в старой Брокгаузовской энциклопедии замечательную цитату из Герцена. Вот, наконец-то пригодился мне щедрый подарок Сережи Кондратова к моему 60-летию. Цитата была не апологетической, но вполне уместной для московского Герценовского дома.
На открытие, как люди вполне точные и определенные, приехали В.В. Федоров, директор Ленинки, В.К. Егоров, ректор Академии госслужбы. Я обоим очень благодарен, но их предложил пригласить я, а если бы пошел по пути, предложенному Б.Н., то все было бы пожиже. (К сожалению, не приехал ректор Духовной академии владыка Евгений и, как я и предполагал с самого начала, не было В.Н.Ганичева.) Уже из их выступлений стала приоткрываться для меня, не слишком много знающего человека, фигура Алексея Степановича Хомякова, по своим масштабам сопоставимая с фигурой Ломоносова. Как всегда, я делал записи, которые, наверное, успею, если не забуду, перенести в текст Дневника.
К своей речи я как следует не подготовился, не сумел сосредоточиться и в президиуме, говорил общие слова; единственное, что меня спасло, это твердое ощущение того, как эту фигуру рассматривали в мое время. Впрочем, добрый В.К. сказал, что речь была нормальная и даже элегантная. Начинал я с того, что в недавно присланном мне из министерства списке московских высших учебных заведений наше, т. е. «институт», среди «академий» и «университетов» единственный. Так вот, начал я речь с того, что поделился своими сомнениями: надо ли нам было брать на себя юбилей Хомякова, может быть, стоило подождать, когда подобную конференцию возьмет на себя кто-нибудь из старших товарищей: МГУ, РГГУ, университет имени Шолохова?.. А потом поехало. Прозвучали к месту, дабы внести во все некий объективный оттенок, и герценовские слова: «Умъ сильный, подвижной, богатый средствами и неразборчивый на нихъ, богатый памятью и быстрымъ соображениемъ, онъ горячо и неутомимо проспорилъ всю свою жизнь… Во всякое время дня и ночи онъ былъ готовъ на запутаннейший споръ и употреблять
Первые цитаты из Хомякова (по докладу Егорова): «Государство есть худший вид рабства». «История религий важнее истории государства». «Вера есть совершенный плод народного образования».
Под вечер, пока наверху шел наш самодеятельный фуршет, я написал письмо Н.Ю.Дуровой. Завтра утром его вместе с «нашим даром», все перевязанное ленточкой, отвезут в Уголок.
Дорогая Наталья Юрьевна, Наташа!
Я так и не пробился пред Ваши светлые очи, чтобы сказать несколько слов в день Вашего юбилея. Сторожа, блюстители и персонал держали площадку намертво и не оставили даже щелочки. Мою поздравительную речь я пробормотал про себя, цветы оставил в буфете. Теперь высылаю, одновременно припадая к Вашим ножкам, свой подарок.
У нас, конечно, свои тайные возможности, и поэтому мы расстарались и в подарок шлем не юную тигрицу, не каменного буйвола или молодого слоненка, а подарок, который Вы и не передарите и не отложите в сторону. Во-первых, это адрес, который сложили Ваши коллеги-писатели, а значит в нем нет ни одного легковесного слова и ни одного штампа. Это не слабо! А во-вторых, цветную ксерокопию Вашего личного дела, которое извлекли из глухих недр архива. Там много интересного, и в том числе портрет молодой девочки, которая уже стала артисткой и мечтает стать писательницей. Мы даже узнали, что студентка писала контрольную работу по сочинению одного из вождей и всегда отпрашивалась на гастроли. Здесь же и новенький студенческий билет последнего разлива с сегодняшней датой. Дорогая Наташа, мы всегда будем считать тебя своей, литинститутской и родною!
Сергей Есин.
Но на этом день не закончился. Уже два дня, как у меня на столе лежит пригласительный билет на вечер Юрия Бондарева, посвященный его юбилею, 80-летию. В списке выступающих меня нет, я в этом вижу некоторое ущемление института, да и себя, потому что я несколько раз публично декларировал, что я в какой-то мере являюсь его учеником. У меня в жизни было два серьезных писателя, которые заглядывали в мои рукописи: Бондарев на совещании московских писателей, когда он рекомендовал в Союз Р.Киреева и А.Иванченко, и в мои стихи заглянул в университете П.Антокольский, который ткнул в меня и Сашу Колля палкой, с которой он все время ходил, и сказал, что вот из этих получится, а остальные могут идти отдыхать.
К семи часам я поехал в ЦДЛ, но когда приехал, то ни одного местечка в зале уже не было. Правда, Сережа Сибирцев сказал, что меня вроде бы просили зайти за кулисы. Я тогда двинулся туда, оттуда как раз выпускали на сцену народ, но там был какой-то свой, отмеренный Арсением Ларионовым счет. Немножко Арсений и Михалкова, и Бондарева приватизировал, но он активный, деятельный, он этим живет, все это нормально и естественно. Потом я посмотрел все же немножко этот вечер из зала, стоя в дверях, выступал, как всегда, значительно и информативно С.В.Михалков. Он, оказывается, только на 11 лет старше Бондарева. Потом я ушел, потому что видел главное, а выступление артистов и писателей мне неинтересно.
Но, повторяю, я видел главное. Такой битком набитый зал никакой другой из писателей сегодня не получит. Может быть, поэтому и я не соглашаюсь ни на какой творческий вечер. Редчайшая любовь и почитание народа. За все — за романы, за последовательность, за стойкость. Кстати, умница Путин прислал Бондареву поздравительную телеграмму. Ее огласили. Но было и еще нечто, что взволновало меня. Показали в телевизионной записи знаменитую речь Бондарева на ХIХ партконференции. Сколько, оказывается, на телевидении хранится! Как это может для кого-нибудь и когда-нибудь стать опасным! Поразил меня на сей раз не провидческий пассаж с самолетом. Речь провидческая вся, в каждой детали, в каждом слове, которые тогда, по нашему неразумению, казались принадлежащими только принятой риторике. Воистину, не сразу разглядишь пророка в своем отечестве! Внизу, в фойе продавали книги Арсения Ларионова, Юрия Бондарева, Валентина Сорокина.