Дневник Булгарина. Пушкин
Шрифт:
– Не знаю, – только и мог я высказать на бесцеремонность Пушкина. Он мгновенно заметил охлаждение.
– Простите, простите еще раз, что болтаю. Не принимайте к сердцу, все ваши тайны пусть остаются при вас… Я оттого спрашиваю, между прочим, – заметил Александр Сергеевич, – что вы мне очень интересны, но я про вас ничего не знаю. Вы, газетчики, пишете о других, а не о себе, как мы – поэты. А я, кроме того, еще и живу открыто, так, что про меня всяк все знает и свое мнение имеет. О себе-то мне и рассказывать нечего… Хотите о моем последнем романе?.. Нет? Рукописи к вам и так
…Monsieur Picard ему приносит
Графин, серебряный стакан,
Сигару, бронзовый светильник,
Щипцы с пружиною, урыльник
И неразрезанный роман.
Николай Павлович прочел, зачеркнул «урыльник» и вписал «будильник»! Вот замечание истинного джентльмена! Где нам до будильника, я в Болдине завел горшок из-под каши и сам его полоскал с мылом, не посылать же в Нижний за этрусской вазой!
Пушкин захохотал так весело, что я невольно улыбнулся, этой его истории, слышанной мною от нескольких лиц. Александр Сергеевич не устает ее рассказывать, при этом хохочет, как школьник. А ведь ему уже почти 30 лет! В некоторые моменты он совершенный ребенок с чертовыми искорками в глазу: того и гляди – состроит рожу или стрельнет пулькой из жеваной бумаги. Эта непосредственность и дает, наверное, ему легкость и свежесть восприятия, многообразие и яркость красок, коими наполнен его поэтический язык…
Литературные анекдоты вернули нам легкое настроение, а в итоге Пушкин обещал подумать о публикации очередных глав «Онегина» в «Пчеле». Быть может, я и стану издателем Александра Сергеевича.
Дабы закрепить наше взаимное расположение я пригласил к себе в гости Пушкина и заодно его вечного оруженосца – барона Дельвига.
5
В назначенный час на званый обед Пушкин явился один. Я вышел его встретить.
– А что же Антон Антонович?
– Застрял в дороге, – пояснил Пушкин. – Ему надобно было посетить аптеку, а я их не люблю. Барон обожает эти заведения и может там хоть час пробыть в полном восторге от новых заграничных микстур и капель, а я и четверти часа не выдерживаю. Антон Антонович некстати расхворался… нет, нет, ничего такого, – успокоил Александр Сергеевич, – не серьезно, а то бы я его не оставил. Прикупит пару пузырьков и будет с нами. Верно, обед еще не остынет!
Пушкин прошел в залу. Я представил ему жену. Александр Сергеевич вел себя очень мило. Ленхен отошла распорядиться, что обед чуть запоздает, а мы с гостем удалились в кабинет – выкурить по трубке.
Пушкин оказал почтение голландскому табаку, а я английскому. Александр Сергеевич заметил, что и тот, и другой выращен не в той стране, по которой мы его знаем. И так со многими вещами – название их сильнее сути и представляется в этой вещи главной. Я ответил, что, замечал через газету, как, дав разъяснение какой-то вещи, утверждаешь его для
Пушкин о чем-то задумался и пропустил мимо мой рассказ о последнем анекдоте, случившемся с Крыловым. Потом вдруг сказал:
– Я все эти дни вспоминаю встречу с Вильгельмом. Да и разговор наш. Верно, что деньги ему важнее, чем слава, тем более – тайная. Ведь стихи его можно публиковать только под другим именем, и об этом никто и не узнает кроме узкого круга посвященных. Но он жив, и есть надежда, что будет прощен или допущен к печати на общих цензурных основаниях. Совсем другое дело – ваш друг Рылеев. Его уж не воскресить. Ему посмертная память – самое дорогое, что осталось. Мы оба можем ей способствовать, причем по-разному. Так сложилось, что я вхож в такие издания, куда вам путь заказан. От вас там не возьмут ни строчки, а мне помогут, причем соблюдая полную и вечную тайну. Понимаете, куда клоню?
– Нет еще. Продолжайте. – Я нарочно решил выслушать Пушкина до конца, а уж потом решаться.
– В литературном отношении – не сердитесь, Фаддей Венедиктович, а признайтесь, что так оно и есть – мне ближе, чем вам, литературные круги, которые были сродни и Кондратию Федоровичу. Я могу передать им для публикации его стихи. При этом вы, как их сохранитель, останетесь в тайне не только для цензуры и… правительства, но и для тамошних редакторов – они будут знать одного меня. Обращаться я буду только наверное, тайна останется тайной. Ну, что скажете?
– Да с чего вы взяли, что у меня что-то есть?
– Наталья Михайловна рассказала, – просто ответил Пушкин.
– Ну, тогда скрывать нечего, – после краткого молчания сказал я. – Вот тут архив, который отдал мне на хранение Кондратий.
Я достал из тайника приметный коричневый портфель. Пушкин привстал.
– Позволите взглянуть?
Я заколебался.
– Честно говоря, я не мог разбирать эти бумаги – были свежи воспоминания… И потому я знаю их не слишком подробно. Оттого передать вам их…
В эту секунду в прихожей зазвонил колокольчик, давший мне необходимый предлог. Я решительно убрал портфель обратно.
– Сейчас неудобное время – Антон Антонович пришел.
– Я ему полностью доверяю, – быстро и с досадой сказал Пушкин.
– Я, безусловно, тоже, но позвольте же мне самому прежде отобрать то, что может быть пригодно для печати.
– Ну, хорошо, – сказал Пушкин. – Я вашу тайну сохраню даже от Антона, но прошу вас, Фаддей Венедиктович, пригласить меня на просмотр бумаг Рылеева в ближайшее время.
– Обещаю, Александр Сергеевич. Спасибо за ваше намерение сохранить его имя для потомков.
– Полно, Фаддей Венедиктович. Он сделал бы для меня то же в подобной ситуации. Как и вы – я уверен.
– К вашим услугам, – я театрально склонил голову.
– Благодарю, – ответил Пушкин, обретая прежний беззаботный вид, – надеюсь, что душеприказчик мне потребуется не ранее, чем через четверть века.
Мы вышли в залу, куда через другие двери немедленно вошел барон.
– Сердечно рад, Антон Антонович! Надеюсь, вы теперь в добром здравии. А то Александр Сергеевич известил о вашем недомогании.