Дневник чайного мастера
Шрифт:
— Отец, что произошло? — в ужасе спросила я, помогая ему подняться.
— Ничего, — ответил он, с трудом удерживаясь на ногах. — Просто немного устал.
— Надо пойти за доктором, — сказала я.
Я отвела его в родительскую спальню, уложила на кровать и накрыла одеялом. Через какое-то время он опять забеспокоился:
— Хочется пить. Во рту все пересохло.
— Я принесу воды, — сказала я, но он пожелал сам подняться, пойти на кухню и налить себе воды. Это был последний раз, когда я видела, как он встает с постели.
Часть II
Пустынный дом
* * *
Ибо
Глава 9
Мы — дети воды, и смерть — союзница воды. Они неотделимы от нас, ибо мы созданы из переменчивости воды и близости смерти. Они всегда идут рука об руку — в мире и в нас, — и рано или поздно настанет время, когда иссякнет вода, бегущая в наших жилах.
И случится это так: земля займет место воды, займет свое место на коже человека, на пробивающемся из песка зеленом листочке и разлетится прахом. А потом лист, кожа, мех животного обретут цвет земли и ее форму, и будет невозможно различить, где заканчивается одно и начинается другое.
Сухое и мертвое станет землей.
Земля высохнет и станет мертвой.
Когда-то большая часть земли у нас под ногами росла и дышала, когда-то она имела живой облик, но это было давно. Однажды некто, кто не будет помнить о нас, пройдет ногами по нашей коже, и мышцам, и нашим костям, перешагнет через прах, что от нас остался.
Нас отделяет от праха только вода, и ее невозможно удержать. Вода утекает сквозь пальцы, сквозь поры и тела, и чем больше мы пытаемся сжаться, тем скорее она оставляет нас. И когда вода иссякнет, мы станем принадлежать только земле.
Я выбрала место для могилы отца на краю сада камней, рядом с чайными кустами. Тучи заслоняли небо, тонкий серый свет давил на уставшую от зимы лужайку, как море давит на свое вечное дно. Он сгибал мне кости и клонил к земле. Я размышляла о тишине земли, но воздух и вода все еще текли во мне, и я должна была прожить каждый час отведенной мне жизни.
Надо было постараться не повредить корни чайных кустов. Я сняла куртку, положила ее рядом с лопатой и взялась за мотыгу. Работала, пока не заболели руки и не пересохло во рту. Когда первые огневки заблестели в кустах, могила была готова. Затем я умылась и послушала сообщение, посланное мамой на транслятор. Мамин голос звучал глухо, словно ее горло распухло от горя: «Нориа, у меня пока нет никаких вестей из визового центра. Железнодорожное сообщение между Синджинем и Уралом прервано, никого не выпускают. Сейчас я могу только попытаться устроить тебе билет в один конец и визу, чтобы ты смогла приехать ко мне, когда будет такая возможность. Надеюсь, что сумею придумать, как переправить их тебе. Ах, как хочется быть сейчас рядом. — тут мама сделала паузу, и было слышно, как она дышит, а затем добавила дрогнувшим голосом: — Нориа, пожалуйста, сообщи мне, как у тебя дела».
В трансляторе раздался сигнал, и он отключился.
Я заново прослушала сообщение, потом еще два раза. Чтобы отправить ответ, нужно было выбрать в списке ее имя и наговорить звуковое сообщение, но я была исполнена тишины, где словам не оставалось места. Наконец я нажала на зеленую кнопку. На экране зажглось «запись».
— Все в полном порядке, напишу тебе завтра, — сказала я как можно спокойнее. Затем нажала «отправить», поставила транслятор обратно и пошла к себе в
В утреннем свете стали видны очертания мебели. Уснуть мне так и не удалось. Я решила выйти на крыльцо и не сразу поняла, то ли погода стояла необычно прохладная, то ли мне было просто зябко. Вернулась в дом, надела куртку и штаны, накинула еще платок, натянула на ноги две пары носков и только потом сандалии. На глаза попалась отцова москитная сетка, лежавшая на полке в прихожей. Я взяла ее, отнесла в мамину комнату и плотно закрыла за собой дверь.
Гости начали собираться около десяти утра. Первым пришли Юкара, его жена Ниниа и сестра Тамара, затем прибыл майор Болин с водителем. Вскоре на пороге появились четыре чайных мастера из соседних деревень. Они с моим отцом были не сильно знакомы, но посчитали должным прийти попрощаться. Мне приходилось наугад составлять список приглашенных, потому что мама была родом из-под Нового Петербурга и никто из ее родных не жил так далеко на севере. Отец же редко общался со своими, я даже не помнила, приходилось ли мне когда-либо встречаться с кем-то из его родни — разве что в детстве, когда нас приглашали на свадьбу или на наречение детей, где отец обычно проводил чайную церемонию для собравшихся. Я ощущала себя в полном одиночестве, окруженная этими чужими мне людьми, у меня ни с кем не было общих воспоминаний, нам не о чем было поговорить.
Вскоре пришли три деревенские плакальщицы. Они выглядели точь-в-точь как я себе их представляла. В детстве они пугали меня своими черными одеждами, платками на головах и постоянно меняющимся выражением морщинистых лиц. Старые люди говорили, будто они видят такое, что другим недоступно. Плакальщицы были молчаливы, казалось, что они следуют за смертью или же смерть следует за ними, а когда они плакали по покойнику, то вздрагивали даже камни. Не помню, чтобы я их позвала, но и прогонять не стала — ведь кто-то должен плакать в такой день, а внутри меня не было ничего, кроме тишины. Санья и ее отец Ян прибыли последними. Мы обнялись, и я подумала, что она наверняка почувствовала, как я дрожу.
— Маме пришлось остаться. Минье опять нездоровится, — прошептала она мне на ухо и направилась в сад, где возле гроба и могилы собрались гости. Я затворила ворота и пошла к ним.
Бамбуковый гроб стоял на каменной скамье — его туда поставили накануне, — а в ногах стояла чаша с водой. Гроб казался слишком маленьким, чуть больше очага в чайном домике, и тут я подумала — уже не в первый раз, — насколько мимолетна смерть по своей сути, насколько сложно ее увидеть или понять. Отца не было ни здесь, ни в гробу, ни в чаше. В них находились только разные материи, с которыми когда-то был связан его дух, а сейчас он принадлежал им не более чем свет принадлежит иссохшим растениям, которые он сам и взрастил.
Майор Болин взял на себя формальную часть церемонии прощания: он торжественно поприветствовал собравшихся и коротко рассказал об отце. Затем открыл книгу в кожаном переплете и зачитал из нее отрывок. Я понимала, что он произносит речь, но слова подобно пустой шелухе улетали от меня прочь.
Болин закрыл книгу, аккуратно положил ее на землю и подал Юкара знак. Они вместе подняли гроб со скамьи, отнесли его к могиле и медленно опустили в яму. Мне полагалось прощаться первой. В это время года цветы еще не распустились и большая часть деревьев сбросила листву несколько месяцев назад, так что мне ничего не осталось, как выбрать ветку вечнозеленого чайного куста. В неглубокой могиле ее темно-коричневый и зеленый цвета слились с цветом крышки гроба, и только самые крохотные листики сверкали в темноте, точно осколки разбившейся звезды.