Дневник Чумного Года
Шрифт:
Речь шла о купце-олдермене, входящем в Совет, человеке очень богатом. Не хочу называть его имени, хоть оно мне прекрасно известно, так как это будет едва ли приятно его семье, которая теперь вновь процветает.
Но это только один случай, а ведь ежедневно в каких-нибудь семьях происходили самые невероятные и жуткие истории. Люди в разгаре болезни, испытывая мучительную боль в бубонах, действительно невыносимую, полностью теряли самообладание, становились полоумными и зачастую накладывали на себя руки: выбрасывались из окон, стрелялись и прочее; матери в припадке безумия убивали собственных детей; некоторые просто умирали от горя, другие со страху или от неожиданного потрясения, вовсе без всякой заразы; некоторые впадали в идиотизм, другие — в буйство и сомнамбулизм, третьи — в тихое помешательство.
Боль в затвердевших бубонах была сильнейшей и для многих непереносимой; а врачи и хирурги мучительным лечением нередко доводили людей до смерти. Припухлости бубонов сильно затвердевали, и тогда, чтобы они прорвались, врачи назначали размягчающие примочки и припарки, а если это не помогало,
Частенько кровь стыла в жилах от криков и стонов несчастных, подвергавшихся подобной пытке, однако то был самый действенный метод, потому что, если затвердения прорывались или, как выражались врачи, «выпаривались», больной обычно выздоравливал; тогда как те, кто, подобно дочери той благородной дамы, умирали скоропостижно, как только проявлялись первые признаки, часто ходили, не подозревая о том, что больны, почти до самого момента кончины, иногда до тех пор, пока не падали внезапно, как бы сраженные апоплексическим ударом или приступом эпилепсии. В таких случаях человек вдруг чувствовал слабость, добирался до любого ближайшего ларька, скамьи, любого другого подходящего места, а если возможно, то и до дома, садился и, как я уже говорил, терял сознание и испускал дух. [168] Эти случаи мало чем отличались от обычной гангрены, а также от смерти в обморочном состоянии или во сне. Такие люди и не подозревали, что больны, пока гангрена не распространялась у них по всему телу; даже доктора не могли обнаружить у них болезнь, пока не проступали на груди или на других частях тела ее неоспоримые признаки.
168
…терял сознание и испускал дух. — О сходном течении этой разновидности чумы писал 20 сентября 1665 г. Джон Эллин, проповедник, химик и астроном, своему другу Филипу Фитту: «Если инфекция попадала в организм через дыхание, она немедленно поражала сердце — скопище жизненных духов — и убивала, прежде чем появлялись внешние общеизвестные признаки болезни пятна или припухлости, — причем смерти предшествовал глубокий обморок».
В то время рассказывали массу страшных историй о сиделках и сторожах, [169] которые нанимались ухаживать за больными и ужасно плохо с ними обращались: морили их голодом, напускали в помещение угарного газа и всяческими другими мерзкими способами приближали кончину своих подопечных, то есть, по существу, убивали их; а сторожа, когда их приставляли к запертому дому, дожидались, чтобы там остался в живых только один человек, да и тот, вернее всего, больной, врывались внутрь, убивали его и тут же бросали тело в погребальную телегу! Так что его привозили к яме еще теплым.
169
…рассказывали массу страшных истории о сиделках и сторожах… — Дефо, вернее его герой, в этой части своего повествования значительно смягчает единодушные свидетельства того времени о жестокости сиделок, которых больные боялись подчас не меньше, «чем самой Смерти». Доктор Ходжес писал о них: «Эти несчастные в алчном нетерпении ограбить мертвецов нередко душили своих подопечных, сваливая удушье на болезнь горла; другие потихоньку подбрасывали чумную заразу от болячек больных здоровым членам семейства, и ничто не могло воспрепятствовать этим отпетым злодейкам удовлетворять свою алчность любыми доступными им средствами; одна из таких, когда она покинула дом, где все умерли, нагруженная краденым добром, упала, мертвая, вместе с ношей прямо на улице. А был еще один удивительный случай: весьма почтенный горожанин, которого сиделка, сочтя умирающим, ограбила и раздела донага, однако выздоровел и вновь явился свету в чем мать родила».
Не могу с уверенностью утверждать, что подобные преступления действительно совершались, но знаю, что двое были посажены за это в тюрьму, однако они умерли, прежде чем их успели допросить; я слышал, что еще трое, обвиненные в разное время в подобных убийствах, были оправданы; мне кажется, что это было не совсем обычное преступление, как некоторые потом не без удовольствия утверждали; нельзя его назвать и преднамеренным — ведь люди были доведены до такого жалкого состояния, что не было сил удержаться; больные редко выздоравливали, и преступникам, возможно, и не приходило в голову, что они совершают убийство — ведь они были убеждены, что больной все едино не жилец на этом свете.
Но не отрицаю я и того, что в это жуткое время совершалось страшно много ограблений и других безобразий. Алчность у некоторых была столь велика, что они шли на риск ограбления и разбоя, особенно в домах, все обитатели которых умерли и были свезены на кладбище; они вламывались в дома любыми способами, несмотря на опасность заразы, забирая даже одежду
Этим, вероятно, объясняется случай с семейством на Хаундсдич, где были найдены трупы хозяина дома и его дочери (остальные члены семьи, похоже, были еще до того увезены погребальными телегами), лежащими на полу, совершенно голыми, каждый в своей комнате, причем белье на кроватях, с которых их, судя по всему, скинули воры, бесследно исчезло.
Надо заметить, что в этом бедственном положении именно женщины оказались наиболее отчаянными, бесстрашными и безрассудными, а так как многие из них нанимались сиделками ухаживать за больными, они совершали массу мелких краж в домах, где работали; нескольких за это даже публично наказали плетьми, хотя, возможно, их следовало бы скорее повесить для острастки других, [170] так как огромное число домов было таким образом ограблено, пока наконец сиделок не начали нанимать лишь по рекомендации приходских чиновников; причем каждая такая сиделка бралась на заметку, чтобы было с кого спросить, если дому, в который она послана, будет нанесен урон.
170
…их следовало бы скорее повесить для острастки других… — Любопытно, что эта фраза буквально совпадает с фразой из «Робинзона Крузо», относящейся, правда, не к людям, а к воронам, клюющим посевы: «Я поступил с ними, как поступают у нас в Англии с отъявленными ворами, а именно: повесил их для острастки других». В Англии казнили смертной казнью через повешение даже за мелкое воровство, причем трупы казненных воров в назидание другим оставляли на виселице (этот обычай существовал до 1834 г.). В 1613 г. Эдуард Коук, верховный судья, председатель отделения Королевской скамьи Высокого суда, человек довольно суровый, писал: «Что за жуткое зрелище — видеть стольких христиан, мужчин и женщин, вздернутыми на этой проклятой виселице; их столько, что если бы можно было собрать всех, подвергнутых этой безвременной и позорной смерти в Англии за один только год, то у наблюдающего, будь в нем хоть капля благоговения и сострадания, сердце надорвалось бы от жалости и сочувствия».
Однако все эти кражи обычно ограничивались одеждой, постельным бельем, кольцами или деньгами, которые вверенный им больной мог иметь при себе, а вовсе не полным ограблением дома; и я могу рассказать об одной такой сиделке, которая несколько лет спустя на смертном одре искренне каялась в кражах, что совершила в бытность свою сиделкой и благодаря которым изрядно обогатилась. Что же касается убийств, то большинство рассказов, кроме упомянутых выше, были бездоказательны.
Правда, мне говорили о сиделке, которая положила мокрое покрывало на лицо больному и тем ускорила его смерть; другая уморила молодую женщину, за которой присматривала, угарным газом, когда та упала в обморок; одни приканчивали пациентов тем способом, другие — другим; третьи же попросту морили их голодом. Однако все эти истории казались мне в двух отношениях весьма сомнительными, так что я не придавал им значения, считая их порождением запуганных людей, которые в свою очередь пугают других. Во-первых, где бы мы их ни слышали, место действия рассказа всегда переносилось в противоположный конец города или другое отдаленное место. Если вам рассказывали об этом в Уайтчепле, значит, это произошло в Сент-Джайлсе, Вестминстере или Холборне и его окрестностях. Если же рассказывали об этом в противоположном конце города, значит, события происходили в Уайтчепле или где-нибудь в Крипплгейтском приходе. Если же вы услыхали об этом в Сити, — ну, так тогда это произошло в Саутуэрке, а если в Саутуэрке — значит, это случилось в Сити и так далее.
Во-вторых, где бы ни произошел тот или иной случай, детали рассказа всегда совпадали, особенно в истории с покрывалом, положенным на лицо умирающему, и с угоревшей молодой женщиной, так что для меня, по крайней мере, было очевидно, что в этих рассказах больше выдумки, чем правды.
Однако должен признать, что все эти истории производили-таки впечатление на людей, в частности все стали с большей осторожностью подбирать сиделок, которым поручали заботу о своей жизни, и старались, если это возможно, брать тех, кто имел рекомендацию; а когда они не могли найти таковых — ведь готовых на подобные услуги было не очень-то много, — то обращались в приход.
И здесь опять же труднее всего в те тяжелые времена приходилось беднякам: ведь, если они заболевали, у них не было ни пищи, ни лекарств, ни врачей, ни аптекарей, чтобы их лечить, ни сиделок, чтобы ухаживать за ними. Многие бедняки оказались в самом жалостном и отчаянном положении и погибали, прося о помощи или просто о пище прямо из окон домов; правда, следует отметить, что, когда о положении таких людей или семейств докладывали лорд-мэру, им всегда помогали. [171]
171
…когда о положении таких людей или семейств докладывали лорд-мэру, им всегда помогали. — Еще в 1603 г. в Англии был принят закон о бедных, согласно которому был разработан ряд мер по облегчению положения неимущих слоев населения. Мэр или мировой судья назначали в каждый приход попечителей по призрению бедных, в обязанности которых входило помогать неимущим и престарелым, собирать налог на бедных, трудоустраивать сирот, а злостных бродяг и других бездельников «сечь плетьми по голой спине, пока не проступит кровь».