Дневник Чумного Года

Дефо Даниэль

— Бог мой! Какие перемены! Ведь неделю назад, когда я проходил здесь, не было видно почти ни души!

Другой человек — я сам это слышал — добавил:

— Да, это удивительно! Будто во сне!

— Слава Создателю! — сказал третий. — И давайте возблагодарим Его, ибо это Его рук дело — человеческая помощь и умение оказались бессильны.

И все трое были совершенно незнакомы друг с другом. Однако подобные обмены репликами стали не редкостью на улицах в те дни; и, несмотря на разнузданное поведение отдельных лиц, простой народ, проходя по улицам, возносил благодарность Всевышнему за счастливое избавление.

Теперь, как я уже говорил, люди отбросили всякую осторожность, причем сделали это даже слишком поспешно; действительно — мы не боялись уж больше пройти мимо человека с забинтованной головой, или с обмотанной

шеей, или прихрамывающего из-за нарывов в паху, — а ведь от всего этого мы бежали как от огня всего неделю назад. Теперь же улицы пестрели такими людьми, и, надо отдать им должное, эти несчастные выздоравливающие создания, похоже, глубоко прочувствовали свое неожиданное спасение; и я был бы очень к ним несправедлив, не признай я, что многие испытывали самую горячую благодарность. Но, к сожалению, о людях в целом справедливо будет сказать: они подобны сынам Израиля — те, спасаясь от орд фараона, переправились через Красное море, обернулись и, увидев, что египтяне гибнут в воде, «они пели Ему хвалу, но вскоре позабыли дела Его». [390]

390

…они подобны сынам Израиля — те, спасаясь от орд фараона, переправились через Красное море, обернулись и, увидев, что египтяне гибнут в воде, «они пели Ему хвалу, но вскоре позабыли дела Его». — Имеется в виду эпизод из Исхода (главы 14–16).

Не буду продолжать долее. Меня сочтут придирчивым, а то и несправедливым, если я стану еще предаваться этому неблагодарному занятию размышлениям о том, какова была причина людской черствости и возврата к тем дурным нравам, свидетелем которых я столь часто бывал с той поры. А посему я заканчиваю свою повесть об этой печальной године неуклюжим, но искренним четверостишием собственного сочинения, которое я поместил в конце своего дневника в тот самый год, как он был написан:

Ужасный мор был в Лондоне В шестьдесят пятом году. Унес он сотни тысяч душ Я ж пережил беду!

Г. Ф.

ПРИЛОЖЕНИЯ

К. Н. Атарова

ВЫМЫСЕЛ ИЛИ ДОКУМЕНТ?

Удивительное, ни на что не похожее сочинение — и роман, и исторический труд.

Вальтер Скотт

Все мы знаем Даниэля Дефо как автора знаменитого «Робинзона Крузо». Однако он был одним из самых плодовитых и разносторонних сочинителей своего времени. Список произведений Дефо по современным данным (ведь большинство вещей он публиковал анонимно) перевалил за полтысячи названий. И, помимо романов, среди них: сатирические памфлеты на злобу дня в прозе и в стихах, жизнеописания всякого рода знаменитостей (включая уголовных преступников), труды исторические (самые разнообразные — от «Истории войн Карла XII» до «Отчета об истории и реальности привидений»), описания путешествий (реальных — «по всему острову Великобритании» и вымышленных — «кругосветных») и множество трактатов и эссе по экономике, коммерции, политике, богословию по вопросам глобальным и частным: от «Всеобщей истории торговли» до «Надежного плана по немедленному предотвращению уличного воровства»…

Отнюдь не все из перечисленного здесь равноценно. Многое давно забыто и представляет лишь историко-культурный интерес. Даже вторую, а тем более третью книги, связанные с Робинзоном — «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо» и «Серьезные размышления Робинзона Крузо», — сейчас мало кто знает. И не случайно — суд истории справедлив: они действительно уступают не только его первенцу, но и многим другим романам.

Однако среди шедевров писателя и поныне издается в Англии (наряду с такими романами, как «Робинзон», «Молль Флендерс», «Роксана») массовыми тиражами в мягких обложках — верный признак читательской популярности — «Дневник Чумного Года», книга, до настоящего времени не переводившаяся на русский язык.

Но это

не означает, что «Дневник» был вовсе не известен в России. В числе свидетельств интереса к нему наших соотечественников есть и такой знаменательный факт. Экземпляр «Дневника Чумного Года» находился в библиотеке Пушкина.^{1} И хотя в нем были разрезаны страницы «Введения» и лишь небольшая часть авторского текста (страницы 23–36), несомненно, что Пушкина должна была интересовать эта тема в свете его собственных творческих замыслов; а сцена в таверне, где повествователь встречается с «безбожной» компанией пирующих, цинично насмехающихся над горожанами, спешащими в церковь, не может не вызвать в памяти «Пира во время чумы», посвященного другой, более ранней лондонской чумной эпидемии.

Почему Пушкин обращается к «Дневнику», можно предположить с достаточной долей уверенности. А чем для самого Дефо оказалась столь притягательной Великая лондонская чума 1665 года?

Наделенный тонким чутьем профессионального журналиста и газетчика, Дефо всегда безошибочно выбирал актуальную тему для своих сочинений. Он писал о путешествиях, дальних странах, необитаемых островах, когда вся Англия была буквально одержима манией «первооткрывательства», когда на карте мира еще кое-где значилось: «Пока еще не открытые места», когда книги о путешествиях — реальных и вымышленных — пользовались широчайшим читательским спросом и когда еще не забылась сенсационная история Александра Селькирка, привезенного в Англию после четырехлетнего пребывания на необитаемом острове Масс-а-Тьерра архипелага Хуан-Фернандес. Именно с учетом, как мы бы теперь выразились, общественного климата той поры и создавался «Робинзон Крузо».

В чем-то сходна и ситуация с «Дневником Чумного Года». В апреле 1720 года в Марселе началась эпидемия чумы и продолжалась не менее года, причем свирепствовала так, что унесла около пятидесяти тысяч жизней. Марсель — морской порт, а Англия — морская держава; и хотя от Марселя до английских прибрежных городов путь неблизкий, известия о чуме (а о ней много писали в газетах, в том числе и в изданиях, где сотрудничал Дефо^{2}) не могли не взволновать английское общество. Вспомнили 1665-й год — год Великой лондонской чумы: тогда ее тоже занесли из-за моря, из Голландии, где она бушевала перед этим в течение двух лет. Страсти усугубились еще и тем, что правительство издало так называемый «Карантинный закон», согласно которому король имел право запретить на срок до одного года торговлю со странами, от которых могла исходить опасность заразы. В данном случае наложили эмбарго на средиземноморские корабли. Это вызвало бурю возмущения негоциантов, упрекавших правительство в паникерстве. Дошло до того, что власти вынуждены были обратиться к влиятельному епископу Эдмунду Гибсону с просьбой разъяснить народу опасность новой эпидемии.

Появилось немало брошюр, вызванных угрозой новой вспышки болезни. Среди них наибольшей известностью пользовалась вышедшая в 1720 году и выдержавшая множество переизданий брошюра доктора Ричарда Мида «Краткие рассуждения о чумной заразе». Книга была написана по распоряжению монарха.

Не прошел мимо животрепещущей темы и Даниэль Дефо. В 1722 году он выпускает сразу два сочинения, посвященных чуме: в феврале брошюру «Должные предуготовления к чумной эпидемии для души и для тела», а в марте — «Дневник Чумного Года». Так что некоторые современные исследователи допускают, что и Дефо, подобно доктору Миду, выполнял «социальный заказ».^{3}

Но какими бы внешними причинами ни было продиктовано обращение к этой теме, она естественно вписывается в круг интересов Дефо, выступавшего в своих романах не только как художник, но и как философ, социолог и даже психолог-экспериментатор. Слово «экспериментатор» употреблено здесь не случайно; ведь во всех своих романах автор как бы ставит один эксперимент, только проводит его в разных условиях. А цель эксперимента — уяснить, какова природа человека. Доброкачествен ли, грубо говоря, исходный материал? Что его улучшает, что калечит? Какова «мера прочности» общественной нравственности и чем обернется она, эта нравственность, в экстремальной ситуации? Какими выходят человек и общество в целом из тяжелого испытания?^{4}