Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)

хаха Митицуна-но

В последний день месяца Канэиэ пришел опять. Входя в дом, он произнес:

— В ту ночь, когда близко был пожар, этот дом был как живой островок в нем.

— Но здесь всегда сигнальные костры, — ответила я.

Однажды в начале пятой луны таю написал по обычному адресу:

Теперь, когда кукушкаКукует, не таясь,Не

можем ли и мыНе прятатьсяУж больше друг от друга?

Она ответила:

Когда Вы слышитеКукушки кукованье,Ее судьбаВас не касаетсяСовсем.

Пятого числа, в день Ириса, он написал:

День ИрисаПроходит раз за разом —Он ясно видит,Как проходят годы,А я все думаю и думаю о Вас.

Ее ответ:

Не думаю об ирисе,Который годы громоздит.Лишь вижу —И сегодняшнийДень Ириса пройдет.

Я только удивляюсь, за что это она так ненавидит?

У меня самой все мысли в этом месяце были о Канэиэ. Двадцатого числа я получила от него записку: «Мне хочется дать эту продуктовую сумку человеку, который отправляется в дальнее путешествие. Пришей здесь внутри мешок». А когда я пришила, он прислал новую записку: «Сделала ли ты, о чем я просил? Хорошо бы, ты всю сумку заполнила стихами. Я себя неважно чувствую, стихи писать не могу». Мне стало забавно, и я ответила: «Раз ты просишь об этом, я положу туда все стихи, какие только сочинила. Боюсь только, ну, как они просыплются и потеряются. Может быть, ты пришлешь еще одну сумку?».

Проходит еще два дня, и он присылает много стихотворений и письмо с ними: «Я долго неважно себя чувствовал, и это отвлекало меня. Но ничего не поделаешь — вот полная сумка с моими стихами. А вот ответы на них, — было там написано, — прошу тебя определить лучшие из них». Погода была дождливая, и я просматривала стихи, ожидая, когда у меня появится лирическое настроение. Было видно, что одни из них лучше, другие хуже, но вместо того, чтобы с важным видом производить оценку, я написала так:

Так сильныЭти ветры,Что дуют отсюда!Уступают имВстречные, дуют слабей.

И больше ничего отвечать не стала.

В шестую и седьмую луну Канэиэ приходил ко мне как обычно. В конце седьмой луны, двадцать восьмого числа, он сказал мне:

— Я был при дворе, на состязаниях по борьбе, решил поехать сюда и быстро ушел.

После этого я не видела его до двадцатых чисел восьмой луны. По слухам, он в это время часто бывал у другой женщины. Я подумала тогда, что его привязанности переменились, и жила, совсем лишившись душевного равновесия.

Дом, в котором я жила, все больше приходил в негодность, и мой

отец, обеспокоенный этим, решил, что людей со мной немного и мне лучше всего переехать в его дом в Хирохата Накагава. Сделать это нужно сегодня или завтра. Что это когда-нибудь произойдет, я говорила Канэиэ не однажды, но теперь решила, что нужно еще раз напомнить и велела передать ему: «Надо кое о чем тебе сказать».

— У меня воздержание, приехать не могу, — ответил Канэиэ, и я решила, что раз он не составит мне компанию, делать нечего, и переехала без звука.

Здесь близко были горы, дом был расположен на берегу реки, вода в реке стремилась куда хотела, и само жилище показалось мне очаровательным.

Похоже, что Канэиэ дня два или три не знал о моем переезде. Лишь двадцать пятого или двадцать шестого числа я получила записку, где значилось только: «Сбежала, не сказавшись». В ответ я написала: «Я подумала, что не стоит извещать тебя о том, что я переехала: мне кажется, что в таком убогом месте ты не станешь меня навещать. А на прощанье, думала я, нужно было позвать тебя — встретиться там, где мы привыкли видеться с тобою». «Так тому и быть. Если место неудобно для посещений…» — написал тогда Канэиэ и на этом прекратил посещения.

Однажды в девятую луну, когда подняли шторы и я выглянула наружу, у меня возникло грустное чувство при виде того, как на самой усадьбе и снаружи ее от реки стоял туман; вдали виднелись горы, подножия которых были также закрыты туманом.

Прошу,Чтобы река теклаПо ложу своему.Скрывает НакагаваНаши чувства.

Поля перед восточными воротами усадьбы были сжаты, перед глазами тянулись ряды развешенной соломы. Когда к нам время от времени кто-нибудь приезжал, я посылала за свежей соломой — накормить лошадей, и за рисом нового урожая — приготовить еду. Сын увлекался соколиной охотой и потому езживал поразвлечься с соколами. Вот стихотворение, которое он, кажется, послал все той же даме:

У одеянья юбкаНе завязана.Тянется шнурок,Не кончается.Ночь подходит к концу.

Ответа не было. Через некоторое время он опять написал:

На рукаве моемКак роса, слеза остыла.Уж светает.Ночи эти долгиеВы с кем проводите?

На этот раз ответ был, но я его не записала.

До конца этой луны оставалось еще больше двадцати дней, Канэиэ перестал ко мне приезжать. К моему возмущению, он передал мне свои зимние вещи: «Сделай это!». Посыльный, с глупейшим видом, заявил:

— От господина было и письмо, да я его где-то обронил.

Я решила не посылать ответ: я же не знаю, что за настроение было в письме. И все, что было передано, я сделала, отослав назад без письма.

После этого ко мне никто не приезжал даже во сне, на том и год кончился.

В конце девятой луны Канэиэ опять безо всякого письма велел передать мне нижние одеяния со словами: «Сделай это». Я не знала, как поступить, но, поговорив то с одним, то с другим, решила: «Надо еще раз посмотреть на его истинные намерения. Иначе я покажу, будто ненавижу его». Я взяла эти одеяния, почистила их и в первый день десятой луны передала через сына, который сообщил, что отец сказал ему: