Дневник горничной
Шрифт:
будете относить ему чай в 9 часов, вы слышите, Мери?.. Иногда господин Ксавье возвращается очень поздно домой… Он вас, может быть, плохо примет, но это ничего не значит… Молодой человек должен вставать в 9 часов.
Она мне указала, где лежит белье господина Ксавье, его галстуки, обувь; каждый раз она прибавляла:
— Мой сын немножко вспыльчив, но это прелестный мальчик!..
Или:
— Умеете ли вы складывать брюки? О, господин Ксавье дорожит своими брюками больше всего.
Что касается шляп, то было условлено, что это относится не ко мне и что
Я находила чрезвычайно странным то обстоятельство, что в доме, где есть лакей, хозяйка возлагала на меня обязанность услуживать господину Ксавье.
— Это весело, но это, может быть, не совсем прилично, — говорила я себе, пародируя слово, которое моя хозяйка повторяла беспрестанно и по всякому поводу.
И действительно, мне все казалось странным в этом странном доме.
Вечером на кухне я узнала многое.
— Необыкновенный дом, — рассказывали мне там. — Сначала удивляешься, а потом привыкаешь. Иногда нет ни одного гроша в целом доме. Тогда барыня уходит, приходит, бегает, уезжает и приезжает, нервная, измученная и все время грубо бранится. Барин не отходит от телефона. Он кричит, угрожает, умоляет, бесится у аппарата… А судебные взыскания… часто случалось, что метрдотель должен был из своего кармана уплачивать по счетам разъяренных поставщиков, которые ничего больше не хотели давать в дом…
Однажды в их приемный день их лишили газа и электричества… А вслед за этим вдруг — золотой дождь… Дом утопает в деньгах… Откуда они являются? Этого, например, никто не знает. Что касается слуг, то они ждут целыми месяцами своего жалования… но в конце концов им всегда его уплачивают, но ценой каких сцен, ссор!.. Это прямо невероятно…
Хорошо я попала… Нечего сказать, повезло мне в тот единственный раз, когда я поступила на большое жалование…
Господин Ксавье опять не ночевал дома эту ночь, — сказал лакей.
О, — сказала кухарка, пристально глядя на меня, — сегодня он, может быть, придет домой…
А лакей рассказал, что в это самое утро приходил какой-то кредитор господина Ксавье и устроил скандал. Там, вероятно, было что-нибудь очень скверное, потому что хозяин присмирел и должен был уплатить крупную сумму, четыре тысячи франков, по крайней мере.
Барин страшно рассердился, — прибавил он. — Я слышал, как он говорил барыне:
Это так не может продолжаться… Он нас опозорит… Он нас опозорит…
Кухарка, которая, казалось, была вообще очень философски настроена, повела плечами.
— Их опозорить? — сказала она насмешливо. — Плюют они на это… Они возмущаются тем, что нужно платить…
Этот разговор меня очень расстроил. Я смутно стала понимать, что могла быть связь между нарядами барыни, ее речами и господином Ксавье. Но какая именно?
Я спала очень плохо эту ночь… Меня преследовали странные сны… Я горела нетерпением видеть скорее господина Ксавье…
Лакей не лгал… Действительно, странный, необыкновенный дом…
Барин организовывал паломничества к различным святым местам. Я не знаю определенно, но, кажется, он был там чем-то вроде директора
Барин занимался также благотворительными и политическими делами: он участвовал в «лиге против светского воспитания»… в «лиге против непристойных объявлений», в «обществе устройства христианских занимательных и веселых библиотек»… в «конгреганистской ассоциации для вскармливания молоком детей рабочих»… и еще Бог знает в каких лигах и обществах он не принимал участия!.. Он председательствовал в сиротских, в рабочих домах, в клубах, в бюро для приискания занятий… Он везде председательствовал… О, у него было много занятий! Это был маленький кругленький человечек, очень живой, очень тщательно одетый, всегда чисто выбритый, манеры которого, слащавые и вместе с тем циничные, напоминали собою манеры жизнерадостного и хитрого католического священника. О нем и его благотворительных делах писали иногда в газетах. Одни, конечно, восхваляли его высокие добродетели, его апостольскую святость, другие ругали его старым мошенником и грязным негодяем. На кухне мы много смеялись над этими газетными спорами, хотя это ведь очень лестно и считается даже некоторым, шиком служить у господ, о которых пишут в газетах.
Раз в неделю барин давал большой обед, на котором бывали знаменитости всякого рода: академики, реакционные сенаторы, католические депутаты, будирующие священники, интригующие монахи, архиепископы… Выделялся один гость, за которым всегда особенно ухаживали — очень старый ассомицио-нист, лицемерный и язвительный господин, который всегда говорил очень злые и неприятные вещи с печальным и благочестивым видом… И везде, в каждой комнате висел портрет папы… Да, должно быть, недурных вещей насмотрелся Святой Отец в этом доме!
Мне барин не нравился. Что-то слишком многими делами он занимался и слишком многим людям он оказывал благодеяние! И то ведь знали только половину всего того, чем он занимался на самом деле. Во всяком случае, он был старым лицемером.
На второй день после моего поступления, когда я помогала ему в передней одевать пальто, он меня спросил:
Состоите ли вы членом моего общества «общества служанок Иисуса?»
Нет, барин!
Нужно непременно вам быть там… Это необходимо… Я вас запишу.
Благодарю вас, барин! Могу ли я у вас узнать, барин, что за общество?
Прекрасное общество, которое принимает и дает у себя приют девушкам-матерям…
Но, барин, ведь я не девушка-мать.
— Ничего не значит… Там принимают также женщин, выпущенных из тюрьмы… раскаявшихся проституток… там принимают разных женщин… Я вас запишу…
Он вынул из кармана несколько тщательно сложенных газет и, протянувши их мне, сказал:
— Спрячьте это и прочтите, когда вы будете одни… Это очень любопытно…