Дневник Кости Рябцева
Шрифт:
Я страшно рассвирепел и хотел было ей отвесить кооперативную выдачу, но тут в коридоре появились еще ребята. А Травникова, словно ее завели, повысила голос и нарочно, при ребятах, прокричала:
— Ты бы хоть следил за своими пионерами, чтобы они стихов не сдирали! А то ведь это позор — чужие стихи вывешивать!
— А кто сдирал? — спросил я. — Ну-ка, скажи, кто сдирал?
— Твой Курмышкин и содрал, вот кто содрал! Я сама эту стенгазету видела, из которой он содрал! Что, выкусил! Это на ликбезном
Я сейчас же решил проверить, разыскал Курмышкина, который уже пришел, и спросил:
— Мышка, это правда, что ты содрал стихи?
Он сначала отпирался, потом сознался. Я взял с него обещание, чтобы он больше этого не делал. Курмышкин дал честное пионерское. После этого я нашел Сильфиду Дубинину и ей тоже сказал, чтобы она не попала в дурацкое положение. Сильва подумала, потом сказала:
— Но, с другой стороны, если бы Курмышкин не принес этих стихов — тебе в голову не пришло бы издавать стенгаз.
Это верно. Как удивительно иногда умеет Сильва найти хорошее даже в плохом; а сама простейших вещей не понимает. Сейчас особенно тяжело, что мы с ней в натянутых.
Просто даже досадно, какие маленькие ребята бывают иногда скрытные. Вот, например, Махузя Мухаметдинова. Она не ходила в школу, а следовательно, не была на собраниях форпоста целых две недели. Когда я сегодня стал у ней добиваться причины — ничего не добился.
— Может, больна была?
— Ньет.
— Уезжала?
— Ньет.
— Родители не пускали?
— Ньет.
Я из этого вывожу, что мне, как вожатому форпоста, нужно обследовать семейное и имущественное положение пионеров, входящих в форпост. И держать связь с родителями.
Сегодня мне Октябрь таинственно, по секрету сообщает:
— А знаешь, Владленыч, что Гаська Бубин рассказывает?
— Что?
— Будто его отец — фершал, так они с другим фершалом водкой мертвого скелета поят.
— Какого еще мертвого скелета?
— Катьку.
Я призвал Бубина и все велел рассказать. Так как Бубин заикается, то его трудно понять. Я, в общем, уловил только то, что действительно у его отца есть скелет и что его отец пьет водку.
Сначала я не хотел ввязываться в это дело, но потом рассудил так, что если это делается на глазах у пионера, входящего в наш форпост, то я обязан вмешаться. Решили сделать вот что. Когда к Бубину отцу придет в гости другой фельдшер, его товарищ по больнице, то Гаська позовет Октябку (в одном дворе живут), а Октябка мигом слетает за мной. Самому Гаське Бубину уходить из дому нельзя — отец не позволяет.
Большая неприятность. Зин-Пална вызвала меня сегодня в учительскую и спрашивает:
— Давно
Я сразу догадался, в чем дело.
— Это, наверное, насчет буржуйчика Григорьева, Зинаида Павловна?
— С какой стати вы его избили? Это что: классовая борьба, что ли, по-вашему?
— Если вы будете надсмехаться — я уйду.
— Да нет, я без иронии, серьезно спрашиваю: вы в этой драке видите классовую борьбу?
— Конечно, может, тут есть кусочек и классового инстинкта. Но главное — в том, что он первый начал приставать к ребятам.
— Ну, знаете, уважаемый педагог… Довольно. Я потеряла терпение. Так как, по-видимому, с ячейкой (Мы приписаны к фабричной ячейке, но Иванов перешел оттуда в уком.) — с ячейкой вы не считаетесь, то мне придется пойти в уком. Ведь в конце концов нужно выяснить: какими правами вы пользуетесь, какие задания вам даны и что вы из себя представляете как руководитель первоступенских малышей?
— Да я и сам вам могу выяснить, Зинаида Павловна, и вам совсем незачем ходить в уком. Форпост есть объединение пионеров с целью организованного проведения пионерского влияния на учащихся школы.
— А вы кто?
— Я и Дубинина, как более взрослые прикомандированы к пионерам для правильного руководства их работой.
— Входит ли в задания форпоста истребление буржуазии?
— Нет, конечно, не входит, но…
— С меня достаточно. Ясно, что вы превысили полномочия.
— Да ведь он сам лез, Зинаида Павловна.
— Слушайте, Рябцев. Если бы это вы, лично вы, учинили драку с кем-нибудь на улице, я бы, пожалуй, ограничилась тем, что отметила бы в вашей характеристике, что ваша грубость переходит границы, но здесь замешаны маленькие. Тут колоссальная ответственность падает не только на вас, но и на меня. Согласитесь сами: сначала этот… яблочный налет, потом — избиение Григорьева…
— А можно узнать, откуда вы получили сведения про Григорьева?
— Нет; это мое дело. Не думаю, впрочем, чтобы что-нибудь можно было скрыть в таком коллективе, как школа.
Я ушел. Если она пойдет в уком, то…
До сегодняшнего дня я как-то с осторожностью относился к Велосипеду; он очень какой-то отрывистый и замкнутый в себе. Но сегодня переменил о нем мнение. После общественной лаборатории он вдруг подзывает меня к себе и говорит:
— Заведующая не пойдет в уком.
Я удивился:
— То есть как? Почему? И откуда вы знаете?
— Вчера на учительском совещании шел разговор про тебя. Обвиняли тебя в хулиганстве. Хотели добиваться отстранения тебя от форпоста. Я был против. Долго препирались — потом решили пока воздержаться. Только — воздержись-ка ты тоже. А?