Дневник кота с лимонадным именем (сборник)
Шрифт:
Я тоже взглянул на ноги. Колени были испачканы, я их отряхнул.
— Так-так… — протянул профессор, потёр друг о друга пальцы и полез в карман за платком. — Да вы стоите на земле! Давно с Луны свалились?
А вот он на земле не стоял: завис в воздухе в нескольких сантиметрах над ней.
Пока я пялился на него, профессор схватил меня за плечо и закричал фальцетом:
— Милиция! Тут слунысвалившийся! Держите его!
Он вцепился сухонькими когтями в ткань моей рубашки, но я вырвался. Развернувшись, прыгнул в кусты и ломанулся по газону прочь. Я мчался не разбирая
Двигалась милиция быстрее меня, это я понял, оглянувшись повторно. Я ещё несся по дорожке, ведущей к обсаженной низкими липами аллее, а менты уже достигли середины сквера.
Из кустов высунулся всклокоченный седой бомж, заросший так, что не видно было лица, — одни глазки, похожие на черносливины, да красный широкий нос. Я налетел на его нереально огромные кеды и растянулся во весь рост. Но немедленно поднялся, прихрамывая, побежал дальше.
— Шо таке? — заспанным сиплым голосом спросил он вслед.
Сзади засвистели.
Бомж вскочил, подобрал полы грязного зелёного пальто, приподнялся на цыпочках, подпрыгнул — задники его обуви загорелись, из них повалил сизый дым, — и бомж помчался вперёд, обгоняя меня. Я трусил за ним, а с тыла неумолимо приближалась милиция. Я чувствовал спиной их присутствие и наподдал.
— Шо тормозишь-та? — Бомж обернулся, сделал нелепый прыжок в воздухе, сменив направление, и рванул нам навстречу.
Милиционеры прибавили ходу. Старик в рваных трениках с отвисшими коленками пёр прямо на меня. Милиция поднажала, до меня им оставалась какая-то пара метров.
— Шо встал, вперёд! — просипел бомж, выставляя левую ногу. Из безразмерных кедов посыпались искры, запахло палёным.
Он крутанулся, дёрнул меня за шкирку — и потащил. Тело оторвалось от земли, повлеклось по воздуху, как надутый гелием шар.
— Ща мы им покажем, эх-мы! — сдавленно прохрипел бомж, приседая. Он катился над асфальтом в своих кедах, как лыжник с заснеженной горы. Из задников клубами шёл дым, с шипением вырывались струи огня. И мы неслись вперёд, по аллее, милиционеры свистели, прохожие останавливались, оглядываясь нам вслед, кричали, махали руками, но мы свернули за угол, пролетели ещё две улицы, сбив старушку, которая пыталась зацепить нас клюкой, и начали петлять по городу, уходя от погони.
В телевизоре пела давно забытая группа «Мираж». Мелькающий сполохами красного и жёлтого экран скупо освещал край дивана и стола, спинку стула. Остальная комната тонула в тенях и пыли. И в этой темноте шевелилась, вздыхая, тяжёлая туша тоски.
Болела голова. Во рту пересохло. Давно и безнадёжно хотелось пить, но Санёк боялся встать: тоска притаилась, поджидая, готовясь вонзить острые зубы в его ноги. Поэтому он продолжал смотреть в экран, где кривлялась певица, открывая и закрывая маленький ярко накрашенный рот.
Однако в какой-то момент жажда и нужда пересилили страх. Санёк нащупал провод от торшера, нажал выключатель. Тусклый жёлтый свет разлился над полом,
На кухне от забытой на полу горбушки во все стороны порскнули тараканы. Они торопливо бежали к плинтусу, заползали под шкаф и мойку. В пятнах жира и кетчупа на не убранных после ужина тарелках застряла муха.
Санёк хлебнул воды из фарфорового кувшина, постоял, держась за шкаф. Его качало: вчера они немного посидели, Санёк потом дрых до вечера, но всё равно ощущал слабость в членах и лёгкое головокружение.
Он открыл холодильник — новый, большой, неуместный посреди старой коммунальной кухни.
Холодильник был не его, но Санёк об этом даже не помнил. Он выгреб из пластикового контейнера горсть квашеной капусты, отправил в рот, пожевал вяло. Пряди соленья полетели на пол. Под холодильником шевелились усы.
Кто-то прошмыгнул на кухню. Санёк краем глаза уловил движение.
— Пошли вон! — взревел он, падая на стул возле телефона. Ему было плохо.
Жена брата сунулась в холодильник, что-то взяла там и поспешно вышла. Санёк мучился похмельем. Он со второго раза взял трубку, подпер голову кулаком и задумался, тыча пальцем в диск. Затем решился.
— Алло, Настя? Привет. Как ты, нормально? И я тоже нормально. Настя, давай встретимся сегодня. Что значит «не могу»? Идёте с мужем в кино? А я? Настя, ты же знаешь… Не понял… Ах так, да? Ну ладно. Ладно. Нет, не поговорим потом, не надо, я всё понял. Нет-нет, не надо. Всё, ладно. Пока, я сказал!
Бросил трубку — аппарат звякнул. Потом снова поднял, набрал другой номер.
— Виталий Иванович? Привет, дорогой, это Санёк. Да, сегодня свободен. Нет, завтра на работу не надо. Приходи, да. Не понял… Что значит «не можешь»? Виталий Иванович! Ну что же ты… а ещё друг называется… Ну ладно. Ладно. Я всё понял. Всё, считай, больше не друзья. Нет, не надо потом говорить, я всё понял. Всё, прощай, бывший друг!
С размаху опустил трубку на рычаг, встал, опираясь на тумбочку, шатаясь, добрался до сортира, потом, забыв выключить свет, ввалился в комнату и тяжело упал на диван. Его все предали, друзья бросили, он остался один, совсем один…
Телевизор мерцал, «Мираж» плакал и рыдал, заглушая тоску. Приподняв руку с пультом, Санёк прибавил громкости — так, чтобы в ушах не звенело, не нудело одиночество. Звуковые волны омыли тело, голова поплыла, Санёк расслабился, прикрыл глаза…
— Саша, сделай потише! — постучал в дверь брат.
— Да пошёл ты! — вякнул Санёк, но вяло, так, что его не услышали. Поворочался с боку на бок. Никто его не любит…
Тоска смотрела из темноты голодными глазами. И Санёк не выдержал. Поднялся, натянул носки, вделся в кроссовки, схватил куртку — и выбрался из дома, оставив дверь комнаты открытой.
Внутрь тихо просочилась мать, выключила телевизор. Злое чувство улеглось возле дивана, поджидая.
Упали мы где-то за мусорными бачками в глухом дворе на окраине. За помойкой тянулся заброшенный стадион, полуразрушенный дом справа был огорожен забором, барак слева пялился заколоченными окнами.