Дневник кушетки (др. перевод)

Берусь за публикацию своего дневника, побуждаемая не чувством голода, как это делают старая кокотка, генерал в отставке, либо бывший министр империи; к числу подобных лиц я не принадлежу. Я всего лишь обыкновенная мебель. Не могу похвастаться своим происхождением, но, подобно любому солдату Бонапарта, носившему маршальский жезл в своем патронташе, я могла бы услугою государству снискать свой «жезл славы» и признательность потомства. Я, кушетка, принимала участие в таком количестве состязаний,

что никакая другая не осмелилась бы сравнить свои похождения с моими. Однако же ничто, казалось, не предрешало при моем рождении той роли, которую мне предстояло сыграть: ни одна гадальщица не открыла линий счастья ни в стежках вышитой обивки, ни в моем еловом остове, ни в принадлежащих мне медных пружинах. В то же время нельзя сказать, чтобы я была настолько же счастлива, насколько прекрасна.

Мои воспоминания живы, несмотря на преклонные лета. Я родилась в один прекрасный день совершенно случайно в мастерской одного из магазинов, расположенных на площади Пигаль. Отец мой был рабочий, потративший на меня три дня; матери же я никогда и не знала. Тотчас же виновник моего появления на свет препроводил меня в магазин. Осмотрев, меня приняли, поместили в просторную комнату с неприятным ароматом и поставили рядом с другими сестрами, которые, подобно мне, были простыми заурядными кушетками. Расставленные таким образом, мы все походили на маленьких бедненьких покинутых девушек.

Я пробыла там несколько месяцев. Ежедневно являлась публика для того, чтобы осмотреть каждого из нас. Уменьшалась ли от этого наша рать? Почти тотчас же свободные места замещались другими кушетками, подобными мне и другим: говорили, что они ждали своей очереди за дверью.

Сначала я думала, что удаление происходит потому, что мы должны выдержать испытание в течение определенного срока, прежде чем переместиться в другое место; но впоследствии я убедилась, что дело не в этом: исчезали некоторые из товарок, прибывшие значительно позже меня. Я даже оказалась самой старшей в магазине.

Покрытая пылью, заброшенная в угол, я стала размышлять о своей старости. Конечно, во мне не было больше блеска, пышности, свежести первого дня. На спинке, которая служила лицевой стороной, красовался ярлык с пометкой о моих качествах и цене. Когда являлась дама, меня расхваливали, но дама обыкновенно проходила мимо, снисходительно останавливаясь на одной из моих соседок, а через несколько минут последняя увозилась, я же, постоянно оставалась на одном и том же месте, в своем углу, в отвратительном расположении духа. Поразительно, как может с течением времени измениться характер!

Однажды, наконец, произошло то самое знаменательное событие, которое изменило мое дальнейшее существование.

Один, дотоле неизвестный мне субъект явился в зал; двое служащих, живших с нами, бросились со всех ног ему навстречу.

– Ну что же! – воскликнул незнакомец. – Где же «волк»?

При этих словах я затрепетала: волков ведь боятся во всяком возрасте. Но каков был мой ужас, когда двое служащих

без колебаний протянули правые руки в мою сторону! Нечего было больше: я и была этот «волк».

Незнакомец окинул меня взглядом, который подтверждал мое предположение, сорвал ярлык и сказал:

– Она очень хороша… Для того, чтобы сбыть ее с рук, следует выколотить и вычистить щеткой. Да, и перемените ярлык, вместо ста десяти франков наклейте на сто сорок. Я вам даю сроку сорок восемь часов, чтобы развязаться с этим «волком».

Он уехал.

Служащие, вероятно, из жалости ко мне или же, пожалуй, к себе, не вычистили и не выколотили меня, но в указанном месте прикололи ярлык с моей новой ценой. Вот так, состарившись под пылью, я повысилась в цене. Но я, старая дура, поняла это лишь так поздно.

Вскоре явилась элегантная дама среднего роста, красивая, надушенная, обладательница ласкающих карих глаз; голос ее был сдержан, но звучал авторитетно:

– Соблаговолите показать ваши кушетки!

– С удовольствием, сударыня, – сказал служащий, – у нас, действительно, имеется богатый выбор кушеток.

А, эта фраза мне знакома. В течение нескольких месяцев я много раз ее слышала; и произносится она всегда одним и тем же тоном, совершенно бездоказательно.

– В какую цену? – спросил он.

– О! Я плохо осведомлена о ценах, – ответила она.

– Мне нужно что-либо основательное, комфортабельное, и в то же время не дорогое.

– Вы должны посмотреть, – возразил служащий, – этого товару у нас идет много. Соблаговолите подойти, сударыня!

Разговор велся при мне. Признаюсь, что волновалась я ужасно. О, Боже! Неужели меня выберут? Я этого желала всей душой! Когда посетительница села на меня, я постаралась, конечно, передать рессорам всю нежность и гибкость, которыми была полна моя душа.

Она встала, наклонилась к моему ярлыку и заметила:

– Сто сорок.

– О, сударыня, это прямо даром! – воскликнул приказчик. – Эта мебель прочная, за нее можно поручиться.

Потом, повернувшись в сторону тех, которые были возле меня, он дерзнул без малейшего колебания в голосе произнести ту же ложь:

– А вот другие – эти в 110 франков, но я не осмелился бы предложить их вам и гарантировать их прочность.

Хорошенькая дамочка осмотрелась, сделала гримаску, и снова взор ее остановился на мне. Как я благословляла эти прекрасные карие глаза!

– Впрочем, – сказала она, – сто сорок франков… Если она прочна…

– Я ручаюсь за ее качество, сударыня; лучшего не бывает в этом жанре и по этой цене; и, как вам известно, мы никогда не обманываем своих клиентов.

– Я люблю сочетание красок различных оттенков, – прибавила дама.

– О, сударыня, здесь такое разнообразие цветов, которого вы нигде не найдете. Мы сами делаем обивку, и эти перемежающиеся цвета – одна из тайн нашего производства. Я вам даже скажу, что в этой гораздо больше вкуса, чем в той. Та несколько бьет в глаза.