Дневник Марии Башкирцевой
Шрифт:
Становишься пейзажистом; но вдруг появляются эти странные и интересные типы, с их яркими и гармонически-теплыми красками.
Что я видела здесь любопытного, это острог Гренады — тюрьму, где работают каторжники. Не знаю, каким образом явилась у меня эта фантазия — конечно, я не сожалею о ней, хотя оттуда выходишь с шумом в ушах, как после боя быков. Комендант тюрьмы тотчас же согласился исполнить желание благородных иностранок, и нам показали все. Перед нами шел сторож, сбоку шло по шести капралов, выбранных из числа самых храбрых преступников, вооруженных палками. Я не сумею описать впечатления, произведенного этим стадом людей, обнажающих головы с быстротою, обличающей страх перед галунами и палками сторожей.
Безоружные, запертые, принуждаемые к работе, как дети, эти люди внушают мне одно сострадание, вместо того, чтобы возбуждать во мне мысль о преступлениях и злодеяниях, которые их тут собрали. Скажу более, чувствуешь умиление, особенное умиление перед этой толпой несчастных, которые кланяются так униженно, работают по-видимому с таким усердием и показывают нам тетрадки, по которым учатся читать — и все это с таким детским боязливым видом.
Да, их бьют, это видно; они похожи на тех бедных уличных собак, которые ложатся, отдавшись судьбе, и получают удары.
Но какие головы! Мне бы очень хотелось написать там картину… Я получила на это разрешение, и если я найду уголок для трех или четырех фигур… К несчастию это увлекает меня написать слишком большую картину…
Я советую посетить это мрачное место прежде, чем видеть Генералиф, сады которого — предвкушение рая. Как описать вам это смешение олеандров, апельсиновых деревьев, самых роскошных и красивых растений, кипарисовые аллеи, эти арабские стены, пестрые и увешанные розами?.. Между клумбами фиалок протекают ручьи.
На завтра — Альгамбра и голова каторжника, которую я буду писать.
Пятница, 28 октября. Итак, я провела день в гренадских тюрьмах.
Мой бедняга-каторжник отлично позировал весь день; но так как я сделала голову в натуральную величину и набросала руки в один день (великий гений!), я не передала так хорошо, как обыкновенно, удивительно плутоватый характер этого человека. Я не могу сваливать это на недостаток времени; это произошло от освещения, которое менялось несколько раз, и от того, что у меня за спиной все время стояла дюжина этих каторжников; они сменялись, но стояли тут, а это раздражает когда чувствуешь за собой взгляды. Помощник начальника, в кабинете которого я работала, поставил за моей спиной стулья, точно для представления, — для своих друзей, которые сменялись целый день.
Суббота, 29 октября. Наконец я видела Альгамбру; я нарочно не останавливалась перед самым красивым, чтобы не привязаться к Гренаде, и кроме того наш проводник мешал своим присутствием моему художническому увлечению. Я непременно увижу все это еще раз.
Гренада с башни, — поразительна по красоте. Горы, покрытые снегом, исполинские деревья, чудесные цветы и растения, ясное небо и сама Гренада со своими белыми домами, лежащая на солнце, среди всех этих красот природы, арабские стены, башни Генералифа и Альгамбры!.. И вдали беспредельный горизонт, точно море; не достает, правда, только моря, чтобы это была самая красивая местность в мире. Сам же дворец — фантастической красоты.
Арабский костюм, без сомнения, самый красивый на свете. Нельзя ни с чем сравнить надменное изящество этих чудных складок. Я увлечена покойным Боабдилем и его маврами, и представляю его себе прогуливающимся в этом единственном в своем роде дворце.
Воскресенье, 30 октября. Я провела целый день, у гитан, чтобы ничем не заниматься. Было очень холодно, у меня лицо потрескалось от холода, холст покрылся песком и пылью; словом, ничего не сделано. Но какие драгоценные прииски для художника! Пробыть там целый день, наблюдать эти
Среда, 2 ноября. Мы опять в Мадриде, и я задаю себе праздник, работая уже три дня над эскизом Лоренцо.
Слыша, что я говорю только об этом и видя мое нетерпение возвратиться в Мадрид, совершенно естественно — не правда ли? что тетя входит ко мне совсем одетая и говорит: «Мы ведь посвятим целый день покупкам?» И когда я ответила, что буду писать, она изумляется и говорит, что я сошла с ума.
Вам приходит в голову мысль, вам кажется, что вы нашли сюжет; вы укладываете ваши вещи, мечта начинает воплощаться вы делаете эскиз, вы отдались всецело работе, вы мучительно ищете как бы расположить все в гармонии и в ту минуту, когда вы предчувствуете еще неясную идею, которая может улетучиться прежде, чем вы ее усвоили!.. является милейшая семья, которая меня так любит и так беспокоится, когда я кашляю. Я не слишком чувствительна, я считаю себя очень практичной в сравнения с другими художниками… Но этого не достаточно, как видимо… О, неразумная и беззаботная семья, она не понимает, что менее сильная, менее энергичная, и менее плодовитая, уже умерла бы на моем месте!
Суббота, 5 ноября. Я в Париже! Восторг мой не имеет пределов. Я считала часы, скучая в вагоне. Свежий воздух и жгучее солнце. Испании заставляет меня находить прелестным сероватую тишину прекрасного города.
Жулиан думал, что я приеду гораздо позднее, больная, а может быть и совсем не приеду.
О, какая приятная вещь симпатия, но живопись — еще лучше.
Воскресенье, 6 ноября. Процесс кончен, выигран. Следствие показало, что не было и причины для процесса. Это кажется невозможным, так долго это длится, а между тем это так. Мы только что получили депешу от мамы. Это был счастливый день.
Четверг, 17 ноября. Вчера я еле могла двигаться у меня болела грудь, горло, спина, я кашляла, не могла глотать и десять раз в день переходила от озноба к жару.
Понедельник, 21 ноября. В среду послали за Потеном, он пришел сегодня. Я могла бы двадцать раз умереть за это время.
Я знала, что он опять пошлет меня на юг; я заранее уже стиснула зубы при этой мысли, руки у меня дрожали, и я с большим трудом удерживала слезы.
Уехать на юг — это значит сдаться. Преследования моей семьи заставляют меня почитать за честь оставаться на ногах, несмотря ни на что. Уехать — это значит доставить торжество всей мелюзге мастерской.
«Она очень больна; ее увезли на юг!»
Мама и Дина приехали вчера, вызванные безумными депешами тети.
Я простудилась, но ведь это может случиться со всяким.
Но нет, все кончено, мои уши в печальном состоянии при этом насморке и лихорадке; на что могу я надеяться? Что я могу иметь? Ждать больше, нечего. Точно какая-то завеса разорвалась пять или шесть дней тому назад: все кончено, все кончено, все кончено!