Дневник, найденный в ванне
Шрифт:
— О? В самом деле?
— Да.
Он швырнул полотенце на пол и, протянув руку за пиджаком, бросил мне:
— Обед был?
— Не знаю.
— Впрочем, сегодня без мяса, — пробормотал он так, словно обращался сам к себе. Затем поправил одежду, отряхнул рукав и, подтянув штаны, добавил: — Хоть бы картошки жареной дали, а то наверняка снова каша. Вечно эта каша. Жареного бы чего-нибудь, чтоб им пусто было, попробовать.
Затем мельком посмотрел на меня.
— Ну, ты начинаешь,
— Что я должен начинать?
— Не прикидывайся. Старо.
— Я не прикидываюсь. Это вы прикидываетесь.
— Я? — удивился он. — В чем, например?
— Вы знаете, в чем.
— Так можно без конца, — рассудил он неохотно. Потом внимательно присмотрелся ко мне. У меня не осталось никаких сомнений. Последний раз я его видел, когда он фотографировал секретные документы в сейфе.
— Штатник? — медленно произнес он. — А почему? Очередь на мундирники, да?
— Какой штатник?
Он подошел ближе и посмотрел на мою ногу. Она заинтересовала его.
— Стукач, — решил он наконец.
— Что? Кто?
— Ты!
— Я? Может, вы будете, наконец, говорить вразумительно? Никакой я не штатник и не стукач.
— Нет? Тогда откуда ты? Из выплюйницы?
— Какая выплюйница?
— Тогда откуда? Из ниоткуда? И чего ты хочешь?
— Ничего. Это вы чего-то хотите.
— Да-а?
Он прошелся два раза по ванной от стены к стене, засунув руки в карманы, от двери искоса посмотрел на меня, наконец остановился и сказал:
— Ну, хорошо, хватит. Допустим, что я ошибся. А ты не шифролаз случайно?
— Нет.
— Сороковуха?
— Я не знаю, о чем вы говорите.
Он протяжно свистнул.
— Ладно. Не верю, но ладно. Мне-то что за дело? Ну, лезь сам в дерьмо. Так, говоришь, ты миссийщик?
Я колебался, не зная, что сказать.
— Я не вполне понимаю, о чем вы говорите, — начал я, — но если речь идет о моей миссии…
— Та-а-ак, — протянул он. — Инструкцию получил?
— Получил, но…
— Испарилась?
— Да. Вы, может, знаете, что…
— Погоди.
Он наклонился, достал из-под ванны фотоаппарат в футляре и, усаживаясь осторожно на биде, извлек из-под крышки футляра бисквит.
— Мясной рулет с обеда, — пояснил он с полным ртом. Несколько крошек упало ему на грудь. — Занимаюсь самопожертвованием, как видишь. Хочешь, значит, знать, что тут делается?
— Хочу.
— Священник был?
— Был.
— Лилейная белизна?
— Извините?
— А, еще нет! Хорошо. Как будто бы восьмидесятка.
Он примеривал какую-то мысль к моей непрерывно трясшейся ноге, внимательно вглядываясь в нее, не переставая жевать. При этом кончиком языка он не давал упасть с губ наиболее
— После старика, — заключил он наконец. — А жирного тебе уже подсовывали? Пухляк, отъевшийся! Можешь не говорить: по тебе видно. А тик — это явно после старика.
Он ткнул пальцем в футляр фотоаппарата.
— Не голоден? Хочешь?
— Спасибо.
Казалось, он даже не слушал, что я ему отвечаю, поудобнее усаживаясь на стульчаке, умудряясь не задеть крестцом торчавшие сзади краны. Его движения были сноровистыми и рассчитанными, словно он полжизни просидел на унитазах.
— Храпа, — сказал он с какой-то тоской, — насмотрелся, а? Кожа синеет, бородавочки в парочки… Затем струпья живой изгородью, темно, смутно, мутно, а ты — как авгур какой-то, ломающий голову над чихом! Кустиком в ухе, холера, говорит, а ты и так, и сяк, складываешь, раскладываешь — и ничего не понимаешь. У тебя сейчас что: испытание или уже выподление?
— Извините, — сказал я, — но…
— На испытании, — решил он. — Комбинациями занимаешься, брат, и тем живешь! Чайком живешь! Долго так не протянешь! Нога любит иногда так вот, что дальше некуда, и не хочет, проклятая, перестать. Булавками во сне тебя кололи?
— Нет. Почему вы…
— Не мешай. Мухи в чае были? Искусственные…
— Были!
Я не понимал, к чему он клонит, однако улавливал в этом какой-то смысл, связанный со мной самым тесным образом.
— Эти кусты, — вырвалось у меня, — вы об адмирадире?
— Нет, о Струделе. Старик-то переживет нас обоих, могу об заклад побиться. Помню, таким уже был, когда полотенец еще и следа не было, а бритву друг у друга из рук рвали. Кофейная гуща… Канцелярствовали тогда без этой гигиены, а тех, о ком выяснили с помощью гущи, тайком брали, так, что все концы спрятаны, все шито-крыто. В Подвальный Отдел направляли, а там — трах-бах, каблуком в морду, выслушивание, латание и будь здоров. А теперь, самое большое — это постреливают. Стреляли?
— В коридоре? Да. Что это значит?
— Триплет. Провал третьяка. Ну, шпунцели перетасовались, и один поторопился, перестарался, то есть.
"Сноровистый шпион! — быстро думал я. — Видно хотя бы уже по жаргону. Но чего он от меня хочет? От обеда ради разговора отказался — какой благорасположенный!.. Ого! Я должен держать ухо востро".
— Ухо должен держать востро, а? — спросил он. Затем прыснул при виде моей мины.
— Ну, что ты удивляешься? Я человек бывалый, поднаторевший, собаку на этом съел… все по инструкции… Думаешь, как твоя? Да нет! Это ты серийный, мой дорогой. Мушки в чае и тому подобное. Из всего этого только чай остался такой же, что и прежде…