Дневник, найденный в ванне

Лем Станислав

Я замер перед белой стеной, поглядел в обе стороны, проверяя, не идет ли кто-нибудь, и попытался размягчить ее одним усилием сосредоточенной воли — как известно, во сне, даже самом крепком, полном кошмаров, такие вещи как правило удаются. Напрасно, однако, я украдкой приоткрывал и снова закрывал глаза, даже осторожно ощупывал стену: она и не дрогнула. Раз так, то, может, это я являюсь чьим-то сном? Тогда, конечно же, хозяин сна имеет над ним несравненно большую власть, нежели мечущиеся в нем особы, предназначенные для исполнения различных заданий статисты.

"Но

даже если все обстоит так, я не могу быть в этом уверен, не могу проверить это", — заключил я.

Я вернулся в главный коридор, вошел в лифт и поехал наверх, к условленным колоннам. Для чего же была нужна лилейная?

Вероятно, для определенности. Чтобы я понял, что стать Мерзавцем вопреки Зданию не смогу. Я словно бы видел кривляющегося, шутовски грозящего мне пальцем следственного чиновника, чувство юмора в котором развили, должно быть, потешные конвульсии висельников.

Лифт поднимался все выше, в индикаторе проскакивали цифры этажей, контакты тихонько пощелкивали, свет ламп молочного стекла дрожал на палисандровой панели. И вдруг я увидел его воочию через двойное стекло двери кабины, ожидавшего в коридоре, когда лифт миновал, поднимаясь, очередной этаж. Он стоял в своем коротеньком пиджачке, слегка кривясь, погруженный в блаженную задумчивость. Заметил ли он меня?

Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я вдруг поспешно опустился на колени на маленький коврик, постеленный в лифте. Приближаясь к месту встречи, я через замочную скважину выглянул наружу, сам оставаясь при этом невидимым.

Лифт уже замедлил ход возле цели. Я увидел сначала старательно вычищенные туфли, потом черное одеяние, ряд мелких пуговиц — это была сутана. Священник в коридоре, у самой двери, ожидал меня! Лифт еще дрожал остановленным взлетом, когда я одним нажатием пальца послал его вниз.

Почуял ли я измену? Нет, я пока вообще не знал, что думать, но когда лифт опускался мерно вниз, мягко и сонно, я чувствовал себя действительно в безопасности. Пощелкивали контакты, светила матовая лампа, моя маленькая уютная комнатка бесшумно падала через Здание. Когда приблизился первый этаж, я снова нажал кнопку, взмывая ввысь.

Сидя на корточках, я наблюдал за тем, что проплывало мимо меня снаружи: разрезы этажей, глухая стена, чьи-то ноги, потолок, снова голая кирпичная шахта, снова пол, и второй раз промелькнул передо мной чиновник в пиджаке — он терпеливо ждал лифта, кривя уголки рта. Эта сцена исчезла, как бы уходя в глубь стены, словно на нее опустили каменный занавес. Я, затаив дыхание, продолжал плыть дальше.

Снова девятый этаж. Священник стоял совсем близко, так что я разглядел его всего, деталь за деталью. Он тоже ждал. А потому снова вниз — и снова мимо чиновника. Невидимый, притаившийся, я ловил их взором, словно бы брал пробы.

Каждый из них по отдельности стоял в небрежной позе, чуть переступая в рассеянности с ноги на ногу, каждый заботился о том, чтобы на его лице было некое среднее, нейтральное выражение, но я, прячась в кабине и перескакивая от одного лица к другому, постепенно бледнел: угол рта чиновника с опущенной

губой священника — в сумме это была улыбка, разделенная на этажи, улыбка, от которой я содрогнулся, ибо ни один из них по отдельности не улыбался, но они улыбались вместе, суммой, словно бы это было само Здание. И когда лифт опустился на первый этаж, я выбежал из него, оставив его пустым, с открытыми дверьми, непрестанно звонящим, потому что теперь его вызвали, наверное, со всех этажей сразу. Но я был уже далеко.

Итак, священник предал. Мои опасения подтвердились. Я все еще переваривал в уме этот вывод, конец бесславно завершившегося заговора, когда до меня вдруг дошло, что я на первом этаже.

Где-то здесь находились овеянные легендами Большие Врата — выход из Здания.

Я продолжал идти, но уже иначе — перемена произошла моментально. Я находился в коридоре, вернее, в очень высоком и просторном проходе с колоннами. Издали доносилось каменное эхо шагов. Они отдалялись. Вокруг было пусто. Я предпочел бы видеть людей, движение, толпу, с которой я мог бы смешаться, ибо принял решение выйти. Это была последняя не испробованная мною возможность. Почему же я сразу не подумал о бегстве, о попытке отделаться от всего, вместе с миссией, инструкцией, вернее, ее видимостью, с фальшивым заговором, который окончился крахом?

Вряд ли это объяснялось одним только страхом. Конечно, я боялся, что часовой не пропустит меня, потребует пропуск, но я мог по крайней мере замышлять бегство, однако почему-то вовсе не принимал его во внимание. Почему? Из-за того ли, что мне было некуда идти, не к чему возвращаться? Что Здание могло настичь меня всюду? А может быть, несмотря ни на что, наперекор здравому смыслу и тому гниению, которое я здесь узрел, я не потерял еще окончательно веры в эту разнесчастную, трижды проклятую миссию? Может, надежда на нее еще тлела во мне как самозащита и последняя опора?

Я уже видел издали Врата. Они были приоткрыты. Никто их — о, ужас! не охранял. Купол, поддерживаемый могучими столбами, покрывал большую, словно бы заимствованную у собора, переднюю — глухой, пустой, лишенный даже эха зал… И тут я заметил его.

Это был второй простой солдат, которого я встретил. И как тот, который нес стражу над чьей-то смертью, он стоял как памятник подтянутый, неестественно застывший, расставив ноги и положив руки в белых перчатках на автомат. Мертвая поза противоречила его существованию, словно бы говоря, что он не является самим собой, ибо поставило его на это место Здание.

Он стоял между колоннами в каких-то двадцати шагах от меня. Врата с вертикальной, заполненной белым светом щелью были по-прежнему приоткрыты. Если я побегу, то достигну их прежде, чем он начнет стрелять. "Да и пусть, — подумал я, — пусть стреляет, довольно полумер, пропитанных страхом возможного отказа, надежд, оказывающихся на деле самообманом!"

Сколько уже раз я оподлялся и отподлялся! Довольно!

Я поравнялся с часовым. Он смотрел сквозь меня в пространство, словно меня не видел, словно меня вообще не существовало.