Дневник немецкого солдата
Шрифт:
Хозяйка взяла бидон, а Петр потянул меня за рукав.
Я шел за ним по узкой тропинке с каким-то недобрым чувством в душе. Стоит ли идти в лес? Все же хорошо, что я прихватил с собой автомат.
На опушке леса я услышал стук топоров и немецкую речь. Я понял, что наши солдаты мобилизовали на рубку леса людей, к которым я иду.
Это были солдаты строительного батальона во главе с фельдфебелем. Батальону нужны телеграфные столбы. Русские срезали с поваленных деревьев сучья и верхушки — эта мелочь пойдет им на
Увидев меня, фельдфебель загоготал:
— Вот так сочетание: точно сопли на пудинге — красный крест и автомат. Смотрите, — сказал он своим солдатам, — вот она, немецкая организованность. Еще никто никого не убил, а само милосердие уже стоит за дверью с гробом наготове.
Я ответил в тон:
— Нет, что вы! Я пришел только для того, чтобы предупредить вас: не вздумайте без разрешения мочиться в лесу, а то, чего доброго, схватите воспаление мочевого пузыря и попадете в «рыцарскую крепость». Она дислоцирована в ледяном погребе при пивоварне. Там работают коновалы и живодеры.
Произнеся эту тираду, я добавил уже серьезно:
— Мне нужны эти люди. Я пришел за ними. Они поставляют молоко для госпиталя.
Фельдфебель и его команда уже закончили свое дело. Теперь русские получали мзду за выполненную работу: они нагружали санки сучьями, перевязывая их веревками.
Двоих я знал и поздоровался с ними. Подошли еще двое. Один заговорил на правильном немецком языке:
— Вас просят немного подождать. Мы сейчас пойдем домой, и вы получите молоко.
— Вы хорошо владеете немецким, — сказал я, удивленный. — Где вы научились нашему языку?
— Научился вот, — ответил мужчина и, показывая на второго, добавил: — Он тоже говорит по-немецки. — Затем спросил: — Вы часто бываете у этих людей?
— Да.
— И вы не боитесь? Ведь немецким солдатам запрещено ходить в дом к русским?
— Я хожу туда по долгу службы. А кроме того, мне приятно поговорить с людьми, которые не участвуют в войне.
— Вы что же, не любите войну?
— Не люблю. Но войну не интересует, кто ее любит, а кто нет.
— Значит, вам приятно разговаривать с людьми, которые не являются друзьями войны?
— Именно.
— Да, очень даже приятно.
Человеку этому лет тридцать пять. Он давно не брился и потому кажется старше своих лет. Второй, неловко помогавший нагружать дрова, несколько раз обернулся и посмотрел на меня с нескрываемым подозрением. Я спросил его:
— Вы тоже знаете немецкий?
— Мало, прошу прощения, — ответил мужчина.
— Учили язык в школе, а потом все забыли, неправда ли?
— Нет, не только в школе, мне приходилось разговаривать по-немецки и на работе,
— Вы бывали по делам в Германии?
— Да, на Лейпцигской ярмарке.
Чувствовалось, что ему неприятен этот разговор. Я снова заговорил с небритым. Мне показалось, что сейчас я, пожалуй, близок к тем, кого ищу. Соблюдая
Маленький санный поезд двинулся, и я присоединился к нему. Автомат на груди придавал мне вид охранника. На опушке леса все остановились. Небритый сказал, показывая на своего товарища:
— Это несчастный человек…
— Да… Но он жив, здоров. Сегодня утром одного несчастного повесили. Глухонемого.
— Вы его знали? — заинтересовался небритый.
— Да.
— Значит, у нас с вами был общий знакомый. Я его тоже знал, он не любил войну. Поэтому его и повесили.
— Ведь он не мог говорить?
— Да, это так. Но зато он действовал.
Это прозвучало как прямой упрек мне.
— Кто же этот человек? — спросил я небритого, показывая на того, кого он назвал несчастным.
— Если ему не помочь, он может тоже оказаться на виселице, — ответил небритый.
— Чем ему можно помочь?
— Если вы действительно враг фашистов, вы можете ему помочь. Он еврей из Швеции. Прибыл в Германию по делам торговой фирмы и попал в погром. Сперва его увезли в Краков, потом — в Варшаву, в конце концов — в Витебск. Здесь он сбежал из лагеря и должен теперь вернуться в Швецию через Германию.
— Ну и ну. Сложная история! — воскликнул я.
— И сложные истории надо доводить до конца, — ответил небритый, потянув меня в сторону. Он попросил: — Помогите ему. Если у него будет немецкая форма и какие-нибудь бумаги, он может свободно уехать. Он хорошо говорит по-немецки.
Я стал соображать. На еврея этот человек совсем не похож. Зачем ему ехать через Германию и подвергаться снова опасности, раз он действительно еврей? Впрочем, не мое дело. Раз просят, значит надо. Можно без особого труда обмундировать этого человека и отправить с большой партией раненых в Германию. Но как он выкрутится, когда попадет в немецкий госпиталь, не имея ранения? Можно еще отправить его как отпускника до самого Берлина. Там он зайдет в шведское посольство и все расскажет. Но сейчас все отпуска отменены, а служебные командировки допускаются только с разрешения штаба. У меня же имеется всего лишь печать взвода. Вынести форму из помещения — тоже нелегко, хотя в госпитале обмундирования полно.
Так я пока ничего и не обещал, только буркнул:
— Трудно, трудно. — Затем спросил: — Как вас звать?
Небритый ответил:
— Меня зовут Алексеем, его — Гринвальд. Если вы достанете документы, Гринвальд уедет. Вот тогда вы можете считать, что тоже кое-что сделали против фашистов и войны. — И повторил: — От вас требуется только какое-нибудь удостоверение личности. Разрешение на поездку и форму я, пожалуй, достану в другом месте.
Тут я вспомнил, что в моем сейфе хранится солдатская книжка и медальон умершего ефрейтора Фризе. Это подойдет для Гринвальда.