Дневник одиночки

Багрянова Алена

Запись 27.

С охоты Ростислав вернулся потрепанным. На лице пара царапин, ушиб ноги, но ничего более страшного. Пусть и взмокший, с порванной курткой и уставший, но он светился радостью. Сказал, что ему удалось раздобыть кое-кого упитанного, поэтому мяса у нас должно хватить на долго. По такой радости, он даже отдал мне чемодан с вещами его жены, сказал, чтобы не стеснялась брать её одежду, тем более, что ей она уже не понадобится. Будто я такая оборванка. Я слишком тощая для некоторых вещей, кажется, у нее были хорошие формы. Странно, что они все немного разные. Одна юбка кажется больше подошла бы девочке подростку нежели взрослой женщине – такая она маленькая, что даже на мне с трудом застёгивается. Плате и джинсы с футболкой мне подошли, остальное либо велико, либо слишком откровенно, чтобы ходить в подобном перед мужчиной.

Я не видела животное, которое он подстрелил, не видела как он разделывал мясо, но по довольному виду, понятно –

что нас ждет по крайней мере месяц настоящего пира. Я не помню, как ела свежеприготовленное мясо. В прошлой жизни. Не помню его вкуса. Интересно теперь попробовать.

Не могу перестать думать о Дмитрии. Как он там? Надеюсь, он найдет свое место.

Сегодня он хочет приготовить все сам. Говорит не пожалеет остатков с прошлой дичи. Что ж, надеюсь, морозилка у него хорошая, не хочется отравиться.

Запись 28.

Немного нездоровится. В контексте окончания предыдущей записи выглядит, мне кажется, довольно комично. Мы хорошо вчера посидели. У Ростислава было странно приподнятое настроение. Он много шутил, травил кучу баек из прошлой жизни, рассказал, кем работал до Конца. Ощущения от вчера и ужина с ним были необычайно живыми. Думаю, то слово подобрано наиболее правильно. Именно живыми. С Дмитрием раньше я не чувствовала такой энергии от простого разговора…зато всегда было тепло. Странно. Спокойно. Мне было с ним спокойней, нежели с этим человеком. Но так долго я еще не смеялась. В какой-то момент мышцы я заметила, что мышцы на животе уже болят, а скулы сводит от непривычно долгой широкой улыбки. Только вот, что вчера, что сейчас чувствуя себя предательницей. Дурацкое ощущение. Никак не могу отойти от ухода человека, с кем провела долгое время вместе. Ладно, не буду об этом больше.

Ужин получился сытным, пусть и вкус у мяса показался мне странным. Может, это потому, что я успела отвыкнуть от хорошо прожаренного куска мяса? Его было не так уж и много, но желудок у меня принял все с удовольствием. Впервые я надела платье. Чувствовала себя крайне незащищено и раздето, несмотря на то, что оно до колена с закрытыми плечами и длинными рукавами. Славе понравилось, сказал, мол, рад знать, что это старье еще кому-то может пригодиться. Выкидывать вещи ему было до боли жалко.

Каждый раз, когда мои зубы пережевывают очередной кусок пищи, не могу не думать о будущем. Ведь когда-то все консервы, питьевая вода, животные, которых можно будет, есть закончатся. Что станет с нами тогда? Начнут ли выжившие войну за каждую крошку еды или, того хуже, мы начнем поедать себе подобных? Смогут ли раскиданные, изможденные и вынужденные выживать в новом и ни разу не добром мире люди объединиться, чтобы попытаться собрать разбитый мир? В основном мы слишком эгоистичны, чтобы идти на какие-то уступки. А ведь уступки и умелое нахождение компромисса и есть верные спутники сотрудничества, или я ошибаюсь? Не знаю. Ничего я не знаю. Прошлое, будущее – эти две величины времени отчего-то так важны нам. Хотя обе в разной степени причиняют боль: о том, что когда-то было и чего теперь нет; о том, чего еще нет, но так хочется чтобы уже было. Наверное, люди мазохисты по природе.

Вчера, когда я осталась одна на кухне, домывать посуду, то неожиданно услышала какой-то непонятный звук, что-то вроде далекого воя. И он не был похож на бесчувственный и вибрирующий вой Тварей. Он был, протяжным и…не знаю. Было в нем что-то, что заставило мое сердце пропустить удар.

Час назад он снова ушел. Не знаю куда. Когда я вышла из комнаты, то поняла, что в доме никого кроме меня опять нет.

Запись 29.

(текст обрывается…страница порвана. Следующие три страницы очень неаккуратно вырваны.)

Запись 30.

(текст размыт. Едва читается пара предложений)

……..Не знаю, сколько еще будет длиться этот ужас…. Не могу включить свет, и фонарика нет. Что делать?

Запись 31.

Все перевернулось, вмиг растворилось в каком-то диком безумии. Каждый новый шорох для меня становится возможным предвестником новых…ладно, не это важно. Тетрадь пострадала пока я надежно её не спрятала от, без сомнений, тронутого владельца дома. Пришлось вырвать несколько страниц с записями, чтобы он не прочитал. Теперь у меня есть хоть какая-то уверенность в конфиденциальности записей, что я сделаю. Дневник я прячу, надеюсь надежно. Стоит вновь описать пережитые события, чтобы в будущем (если таковое у меня еще имеется) этот опыт не пропал в дурацких метаморфозах с моей памятью. Впрочем, как только я начала вести этот дневник, то пробелы в воспоминаниях перестали появляться, а забытое прошлое началось полниться новыми и новыми видениями. Не думаю, что вспоминать – к лучшему для меня, но и боль от них больше не такая пронзительная. Я отошла от темы. Надо успеть, пока Он не пришел.

Третий день я заперта в комнате, у меня отобрали нож, что подарил Дмитрий…Если бы я знала, если бы только пошла с ним…Хотя возможно, ничего бы это не решило.

Итак, по порядку. В тот день я снова осталась одна. Бродила по дому и вновь читала

книгу. Половицы скрипели, страницы шелестели, сердце мое отчего-то громко билось, так словно я долго бежала по лесу. Оно билось где-то у горла, мешая нормально дышать. Объяснить это состояние мне никак не удавалось. Строчки перед глазами отказывались складываться в связную картину, текст никак не воспринимался головой. Потом, скорее почувствовав, будто что-то липкое касается взглядом моей спины, я резко обернулась и вскрикнула. Там была тень. Снова. Никак не ожидала вновь увидеть темный силуэт. С минуту мы просто смотрели друг на друга, а потом она приблизилась, медленно, словно в какой-то странной неуверенности. Гул пчелиного роя, что она начала издавать, мне ничего не сказал. Я знала, что эти штуки ничего со мной сделать не могут, одна из них даже спасла мне жизнь. Наверное, она попыталась меня предупредить, тогда я не поняла, но сейчас… Её спугнул шум на кухне и она быстро куда-то исчезла. Наверное, вид у меня был ужасный, ведь когда я спустилась вниз, чтобы поприветствовать Славу, то он сразу заметил какая я бледная. После он отошел буквально на минуту, а я, долго не думая приблизилась к столу, на который он положил темный пакет, со словами «на ужин». Обычно я не заглядываю и просто помогаю в приготовлении, но тогда почему-то решила…господи. Мое дыхание перехватило, и наружу едва не вырвался громкий крик, после того, как я разглядела то самое «мясо», что он принес. Я пыталась держаться, чтобы Ростислав не прибежал тот час и не понял, что я увидела то, чего, кажется, не должна была. В пакете лежала бледная кисть руки, с неровным краем. Человеческая кисть. И я знала, чья она. Приложив ладонь ко рту, чтобы не было слышно моего сиплого и захлебывающегося дыхания, я отскочила от страшного пакета. Сердце заболело, стискиваемое ужасом и печалью. На секунду я решила, что мне почудилось, и вновь быстро заглянула в черный полиэтилен. Пришлось стремительно бежать наверх. Непонятно зачем взяв в руку нож, я простояла у самого выхода из своей комнаты минут, наверное пять, перебирая в голове, как будет лучше расправиться с Ростиславом. Слезы тихо текли по щекам, а из головы не выходил образ Дмитрия. Та рука…именно она недавно помогала мне взбираться на скользкий от дождя холм, этой рукой он вручил мне свой нож, и ей же робко гладил меня в последнюю ночь, думая, что я сплю. Подобного просто не могло быть. Хотелось бы обознаться, но родинка прямо под большим пальцем хорошо врезалась мне в память. Неужели Ростислав поймал Дмитрия в тот день, когда уходил надолго «охотиться»? И что за мясо мы ели раньше? Не могу поверить…

Остановила меня от необдуманного нападения на хозяина дома та самая тень, взявшаяся неизвестно откуда. Она перегородила мне дорогу, я пыталась отмахнуться от нее, как от назойливой мухи, но черное, непроглядное марево ощетинилось в мою сторону иглами, завибрировала и злобно загудела. В тот момент я почему-то решила, что тени – это души погибших, а конкретно эта – Дмитрий. До самого ужина я проревела в закрытой комнате. Не открывала на голос Ростислава, кажущийся мне уже не таким приветливым. Чертов каннибал! Меня било крупной дрожью от одного осознания того, кем являлся человек приютивший путников. Спустя какое-то время, я подумала, что этот негодяй должно быть скоро поймет, если уже не понял, что его раскусили и готовит для меня место в своей морозилке. Усердно спрятав под, оставшейся от его жены (хотя, скорее всего никакой жены вовсе и не было) широкой юбкой нож, вышла к ужину, на который хозяин дома звал меня уже более получаса. Настроение у того вновь было приподнятым, особенно, когда он увидел, что на мне надето. Козел даже наиграно похлопал, учтиво отодвинул стул и дал мне сесть. Теперь я понимаю, что тогда он видел мое напряжение и попросту игрался, гадая, когда же я расколюсь и начну вопить, как резаная. Я же в тот момент не могла ничего делать, как вымученным взглядом смотреть куда-то перед собой, просчитывая какие у меня шансы против высокого мужчины. Ростислав торжественно, так, словно это особый подарок по особому поводу, выудил из духовки остывающее «запечённое мясо». Поставил передо мной, желая приятного аппетита. Я пялилась на изуродованную жаром духовой печи конечность. Узнать кому та принадлежала было уже не возможно. Только по отвратительной ухымлочке Славы было понятно, что он прекрасно знает о моей осведомленности. Потом пошло все так быстро, словно кадры, пролетающие перед глазами.

Подскочила, пытаясь перевернуть стол, но сил оказалось мало, дернула юбку, чтобы вытащить нож, что был привязан старыми драными чулками к бедру. Он оказался быстрее. Короткий, точный и сильный удар прямо по шее, следующий под дых. Меня скрутило. Шлепок по правому уху, от которого зазвенело с одной стороны, а голова пошла кругом. Нож выпал из рук и тускло блеснув в приглушенном свете кухни, пропал под столом, а в нос мне уперлось дуло пистолета. Старый, красивый и вопящий о большой любви хозяина все держать в идеальном состоянии, револьвер. Несколько патронов в нем, но мне бы хватило и одного. Он приглушенно смеялся, сквозь хищный оскал. Ему понравилась игра. На мой буквально выплюнутый ему в лицо вопрос о Дмитрие и его судьбе, Ростислав лишь громко рассмеялся и сказал, что ему очень жаль, что мой дорогой спутник оказался медлительным и слабым. Будто это Дмитрий виноват в том, что его поймали. Ростислав говорил так, словно мы все ниже его в пищевой цепочке и, будто только так можно выжить в новом мире. Он не хотел жить на траве, кореньях и прочем «консервированном дерьме», жаждал плоти.