Дневник одного путешествия
Шрифт:
Звезда, веди волхвов по бездорожью,
Открой им все далекие пути.
И лишь когда над каменной пустыней
Возвысятся кровавые кресты,
Волхвы увидят смерть твою, о Сыне, -
Да будет так, - они поймут, кто Ты.
* * *
Да будет так, как хочет Бог:
Суров скитания итог.
И ты, переступив порог,
Не зажигай огня.
Войди в тот дом, в котором ты
Узнал стремленья и мечты,
Взгляни
Законченного дня.
Во тьму, как в зеркало, вглядись:
Ты понял, что такое жизнь,
Замкнулся путь крестин и тризн,
На плечи давит ночь.
И в темноте не угадать,
Куда идти, к кому взывать,
Но тихой песни благодать
Способна всем помочь.
Взгляни на огонёк свечи,
Перестрадай, перемолчи:
Вот так сгорел и ты в печи
Прошедших буйных лет.
Но за границей естества
Твоя душа всегда жива,
И в памяти всплывут слова:
Да будет в мире свет.
* * *
Качнётся полуночный небосвод,
Звезда зажжётся в опустевшей сини,
И незаметно сдвинется вперёд
Суровых дней незримая твердыня.
Младенец улыбнётся в тишине,
В ответ Мария тихо улыбнётся -
И, то ли наяву, а то ль во сне
Поселится в улыбке лучик солнца.
Иосиф, наклоняясь над верстаком,
На миг рубанок старый свой отложит -
Звезда зажжется алым угольком,
На нем согреть еду Иосиф сможет.
Весь этот мир, где злость и суета,
На ночь одну внутри преобразится,
И ни одна неверная черта
Не исказит ликующие лица.
Под Рождество, в ночной пустынный час,
Забудем мы земли несовершенство,
И сохранится в памяти у нас
Мгновенный снимок вечного блаженства.
Лазарь
Мой пробил час. Я выхожу из гроба,
Обвитый погребальной пеленой.
Меня ждёт Жизнь, ждут боль, любовь и злоба--
Все то, чем так богат ваш мир земной.
Я видел всё. Я видел ад подземный,
Все горести и муки всех времен.
По мне звучал средь немоты вселенной
Иных столетий колокольный звон.
Я прожил за три дня тысячелетье,
Со всеми породнился, кто страдал,
Историю Земли, гонимый плетью,
Прошел, как анфиладу темных зал.
Освенцим видел я и Хиросиму,
Распятья, инквизиции костры.
Все, что страдало, в чёрных клочьях дыма
Прошло сквозь сердце -- звёзды и миры...
И
Дар слова, и познанья, и любовь...
Но всё прошло. Я вышел из могилы.
Во мне течёт иных столетий кровь.
Я снова здесь. Я снова в мире старом.
Рука сестры дрожит в моей руке.
Сестра! Вдруг я, терзаем тёмным даром,
Заговорю на чуждом языке?
Как тяжело хранить столетий знанья
И следовать по прежнему пути...
Да, воскресенье--это испытанье,
И нелегко его перенести.
* * *
Это время настанет, - настанет, поверь, -
Постучишься ты в дом, позабытый в скитаньях,
И откроют старинную грубую дверь
Руки матери, старые, в тёплом сиянье.
Ты войдёшь, снимешь жизнь, словно плащ, в тишине,
Снег стряхнешь с неё, белый, как волосы мамы,
Позабудешь о боли, о жизни-войне,
Помня только о ласке, о трепетной самой.
И ладонь, - так тепла, и стара, и мягка, -
Прикоснется к тебе... Ты уснешь, убаюкан,
Съев лишь хлеба ломоть и испив молока, -
Ты уснешь, сжав ладонями мамину руку...
Только ночью ты вдруг зарыдаешь во сне,
Горько, дико рванёшься ты прочь из потемок,-
Дети ведь не смеются в ночной тишине,
Только плачут... А ты - ты почти как ребенок!
И как будто волненьем не стиснута грудь,
И дорога не пройдена до половины,
И в тумане кремнистый не светится путь,
И не ждут в Гефсимании, плача, маслины...
Плач гефсиманской оливы
Она одна ещё молиться может.
Она прекрасно помнит эту ночь,
Когда история меняла кожу,
Как змей, что уползал из сада прочь.
Ночь. Полумрак. Лишь лунный луч сквозь ветви
Украдкой озарял лицо Христа,
Кровавый пот, взор, бьющий, словно плетью,
Прокушенные сжатые уста...
Когда слетал с небес суровый ангел,
Он смог задеть за ветвь концом плаща-
И дерево застыло. И веками
Оно стоит одно, не трепеща.
Оно стоит, не двигаясь, и плачет.
Оно стоит, не двигаясь, в мольбе,
Стремясь понять, что эта Жертва значит,
Что Бог навеки преподнес Себе?
И кровь сочится из древесной раны,
И боль распятья в дереве жива...