Дневник одного тела
Шрифт:
«Слышали уже сто раз!»
Тонкая улыбка, как бы обращенная внутрь себя, глаза опущены на скатерть:
«Я молчу, но у меня на этот счет есть свои соображения».
Кривая усмешка:
«Я мог бы вас испепелить на месте, но я приберегу свою иронию на потом».
Глаза:
Возведенные к небу глаза непонятого сына, расширенные глаза сына, не верящего отцу, бессильно опущенные веки сына, доведенного до изнеможения…
Губы:
Губы, поджатые от еле сдерживаемой злости, презрительная антиулыбка, губы, надутые в фаталистическом вздохе.
Лоб:
Вертикальные складки – тщетная попытка сосредоточиться («Я пытаюсь вас понять, но, право…»). Горизонтальные складки – ироничное удивление («Ах вот как? В самом деле? Без шуток?»). Гладкий лоб – за пределами какого-либо выражения…
И т.д.
* * *
45
Суббота, 11 января 1969 года
Лизон ела креветок и поранила себе палец. Тижо без разговоров схватил его и обмакнул в тонко смолотый перец. Кровь тут же свернулась, Лизон даже не успела почувствовать боли. Завтра и следа не останется, сказал Тижо. Я спрашиваю, кто его научил этому. Виолетт, конечно, кто же еще?
* * *
45 лет, 5 месяцев, 9 дней
Среда, 19 марта 1969 года
Семнадцать часов переговоров. Следующие три дня я буду нем как рыба. Что самое утомительное в этом виде спорта? Не усилие, необходимое для того, чтобы удержать в памяти все материалы, не постоянная концентрация внимания при выслушивании доводов обеих сторон, не внезапные возвращения к пунктам, договоренность по которым уже казалась достигнутой, даже не время, которое летит, не давая ни секунды передышки, – нет, самое тяжелое для всех присутствующих – сдерживать свои приапические наклонности. Потому что у них – у всех – все время встает. Из-за этой постоянной эрекции они и достигли таких высот. Они не могут и слова сказать, чтобы тут же не вытащить из штанов свой член и не начать вдалбливать им свое мнение в головы окружающих. Увязая в дипломатических тонкостях, они только и думают, как бы подрочить вволю. У себя в кабинетах – другое дело, там они всегда могут излить семя на подчиненных, а здесь… Крупный политик – приапист по своей природе. Власть достигается именно благодаря этой самой энергии или же благодаря полной ее противоположности – ледяной импотенции, как, например, у Салазара [21] – этого убежденного девственника. Когда Хрущев стучит башмаком по трибуне ООН – это не припадок, он просто сливает то, что в нем накопилось, давая себе минутную передышку. И я его понимаю: за семнадцать часов ноги у меня так опухли, что стали вдвое толще.
* * *
45 лет, 1 месяц, 8 дней
Понедельник, 18 ноября 1968 года
В конце дня – общее собрание. Собираю свой маленький мирок и вдруг вижу, что он не так уж и мал. Моих дорогих сослуживцев из прежних семнадцати человек стало тридцати четыре. Меня что, повысили в должности? Да нет же, это не количество моих подчиненных удвоилось, это каждый из них раздвоился. Два Шеврие, две Аннабель, два Рагена, два Пуаре… Похоже, я окосел. От усталости. Никаких сомнений – два Феликса, двойной Декорне… у меня двоится в глазах. Как будто каждый из них явился под ручку с прозрачным ангелом-хранителем. Как только я напрягаюсь и «навожу фокус», ангел залезает обратно в своего подопечного, как будто испугавшись моих нахмуренных бровей. Но стоит мне ослабить напряжение, как ангелы снова начинают мельтешить у меня перед глазами. Две Сильвиан, два Пармантье, две Сабины…
* * *
45 лет, 1 месяц, 10 дней
Среда, 20 ноября 1968 года
Начало дальнозоркости, ставит диагноз окулист. Раздвоение предметов из-за недостаточной аккомодации глаза – классика. И предлагает мне заняться специальной гимнастикой, чтобы «поднакачать глаза» и отсрочить тем самым момент, когда придется надеть очки. Это неизбежно? После сорока лет, увы, – да. Тогда давайте уж сразу перейдем к очкам. Спорим. Он не понимает, почему я не хочу выиграть еще года два-три. Я мудро парирую: зачем отсрочки, если в определенном возрасте без очков не обойтись? Он настаивает. Я говорю: нет у меня времени заниматься этой гимнастикой, да и лень. Хотя настоящая причина не в этом, но я держу ее при себе: мне претит, что кто-то будет там что-то мне «поднакачивать».
* * *
45 лет, 1 месяц, 19 дней
Пятница, 29 ноября 1968 года
Никак не подобрать очки. Не из-за оправ, которые в неимоверном количестве предлагает мне продавец, а потому что мне никак не найти ту, которая подчеркнула бы индивидуальность моего лица.
Что не мешает Моне и Лизон утверждать, что эти очки мне очень идут. Позже Брюно кратко замечает: Не удивительно, что ты выбрал именно эти! Он ждет, что я начну спрашивать, почему, а я этого, естественно, не делаю. Есть между нами такая противная игра… Рядом с Брюно я снова становлюсь подростком, но таким, каким никогда не был.
* * *
45 лет, 1 месяц, 19 дней
Пятница, 29 ноября 1968 года
Эти очки и правда тебе очень идут, повторяет Мона, после чего, закрыв книгу, я кладу их на тумбочку у изголовья и гашу свет. Значит, очки мне идут. Почему в данном случае употребляется глагол «идти»? Когда говорится о жизни, о делах – это понятно… Дела идут, жизнь идет. Глагол сохраняет свой «ходячий» смысл. Мы идем по жизни, жизнь идет, дела тоже. Но когда речь заходит о красоте, о гармонии, при чем тут глагол «идти»? Вопрос растворяется в накатившей на меня волне сна. Мне снится «море, идущее об руку с солнцем» [22] . Какое счастье, что Рембо не задавался подобными вопросами.
* * *
45 лет, 1 месяц, 20 дней
Суббота, 30 ноября 1968 года
Засыпая, мы растворяемся во сне. Пробуждаясь, вновь закипаем веселыми пузырьками.
* * *
46 лет, 2 месяца, 29 дней
Четверг, 8 января 1970 года
По тому совершенно особому взгляду, которым Шеврие посмотрел на меня сегодня в обед, когда за телячьей печенкой мы обсуждали Женеву, я понял, что к нижней губе у меня прилип кусочек петрушки. Что напомнило мне о некоем Валентине, который просто поражал меня в те времена, когда я готовился к вступительным экзаменам. Кладезь премудрости, стоит только вспомнить его дивные отступления на темы куртуазной любви, поэтов Возрождения или «Карты Страны Нежности» [23] . Но таких взглядов он не понимал и ел как свинья. К концу обеда на его подбородке можно было прочитать все меню. Отвратительно. Он тогда делал только первые шаги по наклонной плоскости, потом же совсем опустился и много лет спустя закончил в психиатрической лечебнице, а ведь был лучшим на потоке.
* * *
46 лет, 3 месяца, 11 дней
Среда, 21 января 1970 года
Не могу прочитать название улицы Варенн на противоположной стороне! Как и названия других улиц, встречающиеся мне по дороге. Сколько ни хмурюсь, ни прищуриваюсь – все без толку, буквы сливаются. Даже яркие надписи на рекламных плакатах, и те мне не даются. Ну вот, приехали, я теперь и вдаль тоже не вижу! И это удручает меня сильнее, чем известие о дальнозоркости. То первое проявление старения глаз показалось мне совершенно безобидным. С ним может справиться любая лупа. А здесь – совсем другое дело: я почуял… да, опасность. Первобытное чувство? Древний инстинкт? Сократились мои охотничьи владения? Да, что-то в этом роде. Я уже не могу окинуть царственным взором всю саванну. Раньше я обозревал ее до самого горизонта, зорко следил за пасущейся вдали дичью, теперь же недалек тот день, когда мне только и останется, что давить тараканов на стенах моего логова. Лежащий же за его пределами большой мир затянется мутью. Подобные страхи, наверно, были знакомы и нашим предкам, которые старались как можно дольше скрывать их от молодых, но те внимательно приглядывались к старикам, дожидаясь неизбежной минуты, когда охотник сам превратится в добычу. Так низвергаются престолы.