Дневник пустого человека

Филипенко Олег Васильевич

Признаться, только мэтр мог подобным образом начать разговор, и поэтому я ответил сухо: “Пожалуйста, садитесь”. (Я тридцать лет посвятил литературе, но никогда не позволял себе так начинать разговор с теми, от кого зависит судьба моего произведения!)

Он сел, отдал свою рукопись и уставился в мои глаза, причём лицо его стало бледнеть, и желваки заиграли на его скулах. Признаться, у меня задрожали руки от такого обращения: разве можно так начинать?!

– Если вы не хотите, чтобы я читал, то я и не буду.

Молодой человек резко отпрянул и убрал свой взгляд.

– Нет, читайте,- сказал он, дёрнув плечами.

Я уткнулся в рукопись с тем, чтобы прочитав пару страниц, отказать автору, но не тут-то было: меня увлекла эта вещица и я, внутренне возмущаясь во многих местах, негодуя даже, всё-таки дочитал её до конца. Затем я поднял глаза и отметил некоторую перемену в настроении автора. Видимо, он внимательно следил за мной во время чтения, а я (хотя и очень хотел временами) не поднимал на него глаз, что наверняка им было также замечено, поэтому он холодно и несколько высокомерно спросил:

– Ну как? (Правда, взгляда моего долго не выдержал: потупился.)

– Ну что ж, - начал я официально.
– Это интересно. Может быть, это возможно напечатать.

Тут я почувствовал, что начинаю краснеть, изобличаемый совестью: мне

показалось, что он ловит меня на фальшивой интонации и понимает, что я откровенно ему позавидовал. Однако мой посетитель сам неожиданно покраснел и, отпустив глаза, спросил:

– А когда напечатаете?

Одним словом, далее разговор протекал формально, я не подавал виду, что этот человек мне крайне интересен, чтоб не льстить его самолюбию, он же из гордости не подавал виду, что крайне заинтересован в моём словесном признании его труда. Мы условились встретиться через пару недель. Я дал ему свой рабочий телефон и на прощание пожал его холодную влажную руку. После чего он неловко развернулся в дверях и исчез. Одет он, кстати, был чисто, но безвкусно. На ногах были тряпичные зелёные туфли, которые никак не гармонировали со светло-серыми узкими штанами и голубой рубашкой.

Вот и всё, что я запомнил об этом человеке. Через две недели он не позвонил. Я же, так как решил издать его “Дневник”, сначала обеспокоился, но потом подумал, что автор найдётся, как только его труд появится в журнале. Я прошу прощения, что в своих воспоминаниях слегка увлёкся и дал таки не вполне лестную картинку поведения этого молодого человека, даже позволил себе трактовать его поведение, но что поделаешь - привычка литератора!

Февраль 1991 г.