Дневник путешествия в Лиссабон

Филдинг Генри

Итак, очень жаль, что эта возможность или, вернее, эта практика не воскрешена; но пренебрегали ею так долго, что она устарела, и лучше всего было бы издать новый закон, в котором эта возможность, так же как и следующая из него возможность заставлять бедняков работать за умеренную и разумную плату, были обдуманы, выполнение их облегчено, ибо джентльмены, которые бесплатно и даже добровольно отдают публике свое время и труд, вправе ожидать, что вся их деятельность будет облегчена насколько возможно; а без этого вводить в силу законы – то же, что заполнять наши кодексы, и так уже перегруженные, мертвой буквой – от этого польза может быть только печатнику, издающему парламентские постановления.

Что зло, на которое я здесь указал, само по себе достойно искоренения, об этом, сдается мне, не приходится

спорить: почему бы любого человека, попавшего в беду, лишать помощи его ближних, когда они готовы щедро вознаградить его за труд? Или: почему разрешать негодяю требовать в десять раз больше того, что стоила его работа? Ведь вымогательство это возрастает с ростом необходимости, так что в результате многие оказываются ограблены, и часто вовсе не по пустякам. Меня уверяли, что в Диле от суперкарго одного корабля Ост-Индской компании потребовали и получили целых десять гиней за то, чтобы доставить его за две мили от берега, когда его корабль был уже готов поднять паруса, так что здесь, как отлично понимал его грабитель, необходимость была крайней. Многие, возмущаясь и не желая подвергаться такому грабежу, вынуждены отказываться от помощи и часто терпят от этого большой урон. С другой стороны, всякие негодяи поощряются в лени и безделье, поскольку живут на двадцатую часть того труда, который должен бы их содержать, а это прямо противоречит интересам публики, ибо той требуется, чтобы за малое много чего делалось, но не много платилось. И более того, они коснеют в привычке к вымогательству и научаются рассматривать несчастья тех, кто стоит выше их, как заслуженную награду себе.

Но довольно об этом вопросе, который я собирался лишь слегка затронуть для тех, кто только и может выправить положение, хотя им-то эта мысль и в голову не пришла бы без такого советчика, как я, вынужденного путешествовать по белу свету в виде пассажира. Не могу этого скрыть, я всей душой желаю, чтобы наши начальники с вниманием отнеслись к такой методе назначать твердую цену за труд и таким способом заставлять бедняков трудиться, ибо чувствую, что должное использование этих возможностей – это правильный и единственно доступный способ извлечь из них пользу и поднять производительный труд от его нынешнего, явно слабеющего состояния к тем высотам, которые предрекает ему сэр Уильям Петти в своей «Политической арифметике». [81]

81

«Политическая арифметика» (1676) и «Трактат о двойной пропорции» (1674) Уильяма Петти (1623–1687) заложили основание классической школы английской буржуазной политической экономии.

После обеда хозяйка вышеупомянутого господского дома зашла в нашу гостиницу и просила миссис Хамфриз передать нам поклон и заверение, что поскольку ветер по-прежнему держит нас здесь пленниками и она опасается, что мы можем кое в чем нуждаться, она поэтому снова предлагает нам пользоваться всем, чем богат ее сад и дом. Такое учтивое послание убедило нас, вопреки кое-каким соображениям обратного свойства, что мы находимся не на африканском берегу и не на каком-нибудь острове, где населяющие его редкие обитатели-дикари не имеют в себе ничего человеческого, кроме наружности.

И здесь я меньше всего намерен умалить достоинство этой леди, которая не только до крайности вежлива с незнакомцами ее же звания, но и до крайности добра и милосердна ко всем своим неимущим соседям, нуждающимся в ее помощи, чем заслужила всеобщую любовь и похвалы всех, кто живет поблизости. А в сущности, много ли стоит приобрести столь доброе имя и проявлять столь достойный характер, человеку, который ими уже обладает? То и другое совершается с помощью крошек, падающих со стола достаточно изобильного. И то, что так мало людей ими пользуется, происходит потому, что мало людей имеют столь достойный характер либо стремятся приобрести такое имя.

Среда, июля 22. После обычного кровопускания мы снарядили слугу передать этой леди благодарность за ее доброту, но нужды свои ограничили только плодами ее сада и огорода. Слуга очень скоро вернулся вместе с садовником, оба были щедро нагружены едва ли не всем,

что дарит людям этот самый плодородный сезон.

К концу обеда, когда мы всем этим угощались, мы получили приказ от нашего командира, который в тот день обедал с офицерами на военном корабле: немедленно воротиться на свой корабль, ибо ветер задул благоприятный, и он в этот же вечер снимается с якоря. За этим приказом скоро последовал и сам капитан, в страшной спешке, хотя причина ее уже давно отпала, ибо ветер, который днем действительно немного переменился, теперь снова преспокойно дул с прежнего румба.

Это было для меня большой удачей: капитан, чьим приказам мы решили не повиноваться, пока не услышим их от него лично, явился только в седьмом часу, и так много времени потребовалось бы, чтобы собрать обстановку нашей спальни или столовой (тут каждый предмет, даже часть стульев, были либо наш, либо собственность капитана), и еще столько времени переправляли бы все это и меня самого, тоже все равно что мертвый груз, на берег, а оттуда на корабль, что нас наверняка застигла бы ночь. Для меня, в моем расклеенном состоянии, это было бы ужасающее обстоятельство, особенно потому, что лил без перерыва проливной дождь с сильным ветром; чтобы меня несли две мили в темноте, в мокрой, открытой лодке – это казалось чуть ли не верной смертью.

Однако мой командир был неколебим, его приказы безапелляционны и мое повиновение обязательно, и я решил прибегнуть к философии, принесшей мне немало пользы в последние годы моей жизни и содержащейся в таком полустишии Вергилия:

Superanda onmis fortuna ferendo est, [82] —

смысл которого, если Вергилий имел в виду какой-то смысл, я, кажется, правильно понял и правильно применил.

И так как двигаться я не мог, то и положил отдаться на волю тех, что должны были снести меня в телегу, как только она вернется, сгрузив на берегу багаж.

82

Судьбу побеждают любую терпеньем (лат.) (Вергилий. Энеида, V, 710).

Но еще до этого капитан, заметив, что происходит в небе и что ветер по-прежнему его враг, поднялся ко мне по лестнице и сообщил, что исполнение приговора отсрочено до утра.

Признаюсь, то была весьма приятная новость, и я не слишком жалел, что груз придется посылать обратно, чтобы обставить мою комнату заново.

Миссис Хамфриз осталась всем этим недовольна. Поскольку приговор был отсрочен только до утра, ничего, кроме ночевки, она не могла добавить к счету, а если из этого вычесть дрова и свечу, остального едва ли хватит, чтобы заплатить ей за труды, и она пустила в ход всю сварливость, которую постоянно держит про запас, и весь вечер только и делала, что всем мешала и все путала.

Четверг, июля 23. Рано утром капитан явился ко мне и стал меня торопить. «Я твердо решил не терять ни минуты, – заявил он, – и ветер как раз наладился. Прямо скажу, не запомню, когда еще был так уверен в ветре». Я привел его слова, хотя ни толковать их, ни комментировать не берусь, замечу только, что произнесены они были в ужасной спешке.

Мы пообещали, что будем готовы сразу после завтрака, но завтрака пришлось подождать: накануне вечером, когда мы собирались, на гуре исчезла наша чайница. Немедленно был обыскан весь дом, искали и в таких местах, что многие мои читатели себе это и представить не могут. Дамы и больные нелегко отказывают себе в этом всемогущем сердечном лекарстве, но предпринять далекое путешествие без всякой надежды возместить потерю до конца пути – это уже было нестерпимо. И все же, как ни страшно было это бедствие, оно казалось неизбежным: во всем Райде не найти было ни листика, ибо то, что миссис Хамфриз и люди в лавке называли чаем, произросло не в Китае. Оно даже не было похоже на чай, ни по запаху, ни по вкусу, это тоже был лист, но на том сходство кончалось: а был это табак семейства зловонных; что же касается каких-нибудь других портов, на них надежды не было, ибо капитан твердо заявил, что в ветре уверен и больше не бросит якорь, пока не войдет в Тахо.