Дневник сломанной куклы
Шрифт:
У нас в квартире все оборудовано для моих удобств - вдоль стен поручни, как в балетном классе, в нашей с мамой комнате - гимнастический снаряд, на котором я каждый день по нескольку часов тренирую мышцы - чтоб не атрофировались. В лоджии, той, откуда я выпала, мама развела настоящий сад, так что летом я, в принципе, могу и там прекрасно дышать воздухом. Хотя летом мы в основном живем на даче, а там у меня особенная заграничная коляска, с электроприводом, Вовкин подарок. И я могу раскатывать по всему поселку. Могла бы, в смысле - хотела бы ездить и в городе, но у нас в стране все построено и устроено так, точно никаких инвалидов нет и не дай Бог, чтоб были, - ни с крыльца спуститься,
Ладно, буду сидеть. Здесь у меня собственный телевизор с видеомагнитофоном. Все это, конечно, тоже подарки брата, включая сотовый телефон, чтобы я из любой точки квартиры или двора могла связаться с кем угодно в мире. Еще Вовка присылает ко мне преподавателя английского, который я уже знаю довольно неплохо. Вдобавок недавно приволок подержанный компьютер и сказал, что на нем я могу зарабатывать деньги, набирая и распечатывая разные бумаги, которые он мне будет приносить. Сейчас я учусь работать на компьютере, и учит меня не Вовка - он вечно занят, а Димка. Вышеуказанный, между прочим, стал у нас газетчиком. Учится на журналистике заочно и работает. Газетка, правда, довольно захудалая, печатает в основном рекламу, но иногда Димке нет-нет да удастся впихнуть туда какую-нибудь свою статейку (само собой, шедевр журналистики) или мои стихи под псевдонимом. Псевдоним у меня Мишкина, в честь отца, которого я никогда не видела и не увижу.
Недавно было смешно - Димка опубликовал мое стихотворение. Вот оно:
Цербер у стеклянной двери
Не пускает в мир иной.
Что там, в той воздушной сфере,
Неизвестной, неземной?
Не хрустальные ль чертоги?
Не алмазный ли алтарь?
Что известно нам о Боге?
Он отец наш или царь?
Видим он или невидим?
Милосерден или строг?
Никого мы не обидим,
Если скажем просто: Бог.*
Это стихотворение привело в восторг маму. Она попросила у Димки газету и выучила стихи наизусть. Интересно, что бы она сказала, если бы узнала, кто автор? Не иначе, сообщила бы, что писать надо, когда уж совсем невмоготу, и о виде из окна, а не философствовать на недоступные темы... Хотя, возможно, я просто злопыхаю, мама давно уже не делает мне никаких замечаний. С тех самых пор.
Но вернемся к нашему повествованию.
Подруг у меня практически нет. Так уж вышло. Вначале, сразу после того... ко мне бегал весь класс - сперва в больницу, потом домой. Сейчас изредка заглядывает по привычке только Лена Шевелева, по-прежнему живущая в соседнем доме.
Я пишу так подробно, чтобы тот, кто будет (если будет) это читать, понял я вовсе не бедная страдалица-калека, а нормальный человек. Жизнь у меня полноценная, жаловаться не на что. Точно. Успехи у молодых людей меня не интересуют абсолютно, к тому же - имеется поклонник Димка. Но он не в счет, он вроде брата. Вот если чего не хватает, так это как раз возможности делать для других то, что они сделали и делают для меня.
Для ВСЕХ, включая дядю Гришу... Вообще из моей коляски ясно видно - свет не без добрых людей. Но, конечно, состоит он не только из одних добрых. Некоторые, например, не выносят инвалидов, вроде меня. И считают, что инвалидам лучше бы не травмировать своим видом других, особенно детей. Как-то раз мне такое сказали прямо в лицо, притом со злобой. Дед говорит, что после Отечественной войны в городе было много безногих, безруких, просто обрубков. Однажды все они в одночасье исчезли - партийное руководство, может, даже сам Сталин, приняли решение - не расстраивать здоровых граждан страны-победительницы видом
Год назад ко мне вдруг пришла Димкина мама, тетя Зина. Сказала, что ей нужно серьезно поговорить наедине. Дед сразу оставил нас вдвоем, и тут она расплакалась и стала меня умолять, чтобы я прогнала ее Митеньку. Ну да, она понимает, у нас была детская дружба, а теперь Митя не может меня бросить, потому что он жалостливый и благородный. И упрямый до глупости, - я ему дороже родной матери. Вот она и просит меня не губить его жизнь, раз уж... раз у меня самой такое несчастье. И я должна понимать: Мите двадцатый год, скоро ему будет нужна нормальная семья, здоровая жена, дети, я ему этого дать не могу, что ж тут поделать, а он из-за меня ни на кого даже не смотрит. Тут тетя Зина зарыдала в голос, а я, по-моему, брезгливо спросила:
– Чего же вы хотите? Конкретно. Я должна запретить Дмитрию... сказать, чтоб не смел к нам ходить?
– Ну, что ты?!
– испугалась она, - Это его только раззадорит. Ты же знаешь: каждый мужчина охотник, а женщина - дичь. Тогда он уж точно будет тебя добиваться. Из самолюбия.
– Так что же вы предлагаете?
– спросила я эту пошлую бабу. (Такую сам Каверин именно так и назвал бы!)
– Ну... не завлекай его, скажи... ну, не знаю, скажи, что тебе нравится кто-нибудь другой. Или нет, скажи, что тебе вредно, чтоб к вам часто ходили. По состоянию здоровья. Врачи запретили. Да придумай что-нибудь!
Ничего придумывать я не стала. Но Димке в тот же вечер еще раз твердо сказала чистую правду, что замуж за него не пойду, чтоб не мечтал. Исключено совершенно.
Мы с ним гуляли в Парке Победы, он катил мою коляску, я сидела, держа в руках букет ранних нарциссов, которые он купил мне у метро. В ответ на мое заявление он спросил, с чего это я?
– Уж не навестила ли тебя моя мутер?
– Не влияет. Просто тебе уже пора посещать дискотеку, кутить, плясать, заводить романы и думать о будущей семье. Большой уже, сколько можно околачиваться в сиделках?
– Ясно. Навестила, - сказал Димка.
– Ну, надо же! Она меня доведет, что я из дому уйду.
Мы подъехали к скамейке, Димка сел, а меня повернул лицом к себе. Было еще совсем светло, начинались белые ночи. От нарциссов пахло летом. По дорожке мимо нас прошли две длинноногие девушки в модных куртках и кожаных шортах, надетых поверх колготок. Я посмотрела им вслед, и на задворках души вдруг шевельнулось нечто, не имеющее права на существование. Мои прекрасные длинные ноги лежали, как два бревна... Я прикусила губу и одним ударом вбила это "нечто" по самую шляпку, туда, в мертвую темноту, откуда оно выглянуло.
Димка проследил за моим взглядом.
– Две шлюшки, - заметил он. Помолчал, снял очки, протер их и надел снова.
– Знаешь что, Катерина, - начал он угрюмо, - я тебя очень прошу никогда не повторять этой галиматни насчет романов и какой-то пошлой семьи. Тем более звучит это у тебя... Ухо режет. Нет, уж погоди, послушай раз в жизни.
Я слушала.
– Тебе должно быть стыдно, - продолжал Димка, опять сняв очки и вертя их в руках, - нести всякую... хрень про сиделок и... другие сопли. Потому что ситуация у нас с тобой диаметральная. С точностью до наоборот. Банальная история: он ее любит, а она его - нет.