Дневник. 1901-1921

Чуковский Корней Иванович

[Вклеена телеграмма. – Е. Ч.]:

Gratulieren Marie gluecklich entburden mit Sohn alles wohl. Goldfeld Chookowsky [34] .

Так у меня все и запело от радости. В пустой комнате, где осталась только свернутая клеенка да связанная кровать, я зашагал громадными шагами, совсем новой для меня походкой. О чем я думал, не знаю и знать не хочу. Мне и без этого было слишком хорошо. Потом стал думать, что он будет жить дольше меня и увидит то, чего я не увижу, потом решил написать на эту тему стихи, потом вспомнил про Машины страдания, потом поймал себя на том, что у меня в голове вертится мотив:

34

Поздравляем

Мария счастливо разрешилась от бремени сыном все в порядке. Гольдфельд Чуковская (нем.).

Я здоров, и сына ЯнаМне хозяйка привела*.

Потом ушел с корзиной. Потом пошел в Британский Музей, купив по дороге эту тетрадь. В музее написал Маничке письмо, а по дороге заметил с особой радостью, как хороша ветка у дерева подле музея и как смешно сделал один человек: прицепил себе к бедру зонтик, как шпагу. Потом lunch kidney pudding [35] , потом беседа с Лазурским, пригласить ли поповичей чай пить, потом писание вот этого дневника.

35

на завтрак пирог с почками (англ.).

Сейчас я сделаю так: пойду и снимусь, чтобы сказать своему сыну: «Смотри, вот какой я был в тот день, когда ты родился» и чтобы вздохнуть, что этот день так бесследно прошел за другими. Вот этот день, когда я вижу из окна трубы, слышу треск кэбов и крик разносчиков.

__________________

Иду, потом забегу на Глостер-стрит и возьму несколько книг. Как бы мне хотелось, чтоб ни одна крошинка этого дня не пропала.

16 июня. Окончил корреспонденцию «о партиях»*. Читал З. Венгерову о Браунинге*. Взялся переводить его. Удивительно легко. Перевел почти начисто вот эти строки из его «Confession» [36] .

36

«Исповедь» (англ.).

Я лежу и смотрю, и все чудится мнеНа столе между склянок – тропинка.И бежит она, знаешь, вот к этой стене,Где кровати железная спинка.От усадьбы бежит между склянок она…Да! Скажи мне: для ясного взораЭта штора, что – видишь? – вон тут, у окна,Голубая иль желтая штора?Для меня она – небо июньского дняНад тропинкой, стеною и крышей…А та склянка, где надпись «эфир», – для меня —Это дом, видишь – всех она выше.Чтоб добраться туда, был один только путь…

__________________

Играл в шахматы. Это чума здешних моих занятий. Ну, теперь за Pendennis’а*. Стыдно – не кончить его до сих пор.

А впрочем, продолжу стихи:

Чтоб добраться туда, был один только путь:(Ты ползешь) у стены по дороге,Чтобы все – сколько есть – все глаза обмануть,Кроме двух – все глаза в той «Берлоге».Так усадьба звалась.

17 июня. Не нравится мне размер, ну, да что делать!

На террасе ждала меня девушкаВозле пробки… в сиянии лета… там —Ах, неладно тут что-то, я чувствую

сам,Да уж песня у разума спета.Дом «Берлогой» звался…Был один к нему путь:Все ползком… у стены… по дороге, —Чтобы все – сколько есть, все глаза обмануть,Кроме двух – все глаза в той «Берлоге».И суровым глазам не настичь никогда,Как из спальни она пробираласьВ этой склянке, где надпись «Эфир», и сюдаПо скрипучим ступеням спускалась.

Начало стихотворения:

Умирающим ухом я слышу вопрос:«Ты теперь, покидая земное,Не видишь ли мир яко сонмище слез?»– Нет, Отче, я вижу иное.

18-го. Осталось 2 строфы. Одну можно выкинуть: у меня для нее грации не хватает. А перед второй робею. Первую, ежели размер изменить, напишу так:

Слабеющим ухом я слышу вопрос:«Теперь, покидая земное,Не видишь ли мир яко сонмище слез?»– Нет, Отче, я вижу иное.

Вчера получил от Маши великолепное письмо. Читаю З. Венгерову. Нехорошо. Дай мне неделю времени на чтение, и я напишу любую из этих статей. Она все их читала, но не жила с ними, не жила ими, они для нее люди посторонние, и потому не она к ним приспособляется, а они к ней. Все они как будто в «Вестнике Европы» сотрудничают. Она не жила их поэзией, а только писала о них статьи.

[Пропущено переписанное по-английски стихотворение R. Browning’a «Confession». – Е. Ч.]

Получил деньги, – и подарок от дорогой своей сеструни – 5 карбованцев, так трудно ею заработанных. Купил Теккерея «Снобы» и Браунинга «Plays» [37] . Читал великолепную «Прозерпину» Свинборна – несколько раз.

Получил от Демченко письмо – завтра в Kew [38] не едет. Был у него. Играл в шахматы – получил 2 мата. Потом клуб – беседовал с этим очень умным рабочим-католиком, который изучил испанский язык: нос приплюснутый, подбородок выдается – истый убийца, а улыбка, как у ребенка. Я говорил ему, что англичане не умеют наслаждаться красотой мыслей, они только смотрят, верны ли те или нет. Приводил в пример Гексли, который обрушился на Руссо – и попутно разрушил Шопенгауэра и т. д. Велика штука – разрушить Шопенгауэра. Это, небось, мой Коля уже умеет. Но красоту жизнеощущения… Ах, да, – днем читал «Пенденниса», лежа на постели (купил сегодня шляпу), Китса читал – сонет о Чаттертоне – не нравится*. Гимнастикой занимался. Теперь разденусь и за Теккерея. Что Маша теперь? Мамочка? Мне просто неземным счастьем кажется повидать их всех – и эту дорогую, так неумело и хорошо ласковую сестру мою. Я мамочкино лицо знаю, как ничье. В нем все так трогательно, так любовно. Я его ношу повсюду, со всеми его улыбками. Милые мои!

37

«Пьесы» (англ.).

38

Возможно, имеется в виду Kew Garden (англ.) – Королевские ботанические сады в Лондоне.

19 июня. Получил письма от Кармена, от Маши. Сейчас буду писать дорогой моей сеструне.

20 июня. Слова заучиваю из Браунинга. Решил делать это каждый день. Жду газет и писем. Дождусь – иду в бесплатную читальню. Браунинг по мне, я с ним сойдусь и долго не расстанусь. Его всеоправдание, его позитивистский мистицизм, даже его манера нервного переговаривания с читателем – все это мне по душе. Но язык трудный, и на преодоление его много времени пойдет.