ДНЕВНИК
Шрифт:
Почему-то мне это вспомнилось на вечернем перегоне между моей одиночкой и столовой.
Апрельскому снегопаду приходится потрудиться, чтобы хоть узенькой каемочкой украсить деревья. Хлопья падают густо и неустанно – большие, слепленные из многих снежинок, но влажные и непрочные. Прикасаясь к коре деревьев, уже набравшей живое весеннее тепло, они мгновенно исчезают – стаивают и неприметными струйками стекают вниз. Надо, чтобы снежинку, коснувшуюся ствола, тут же прикрыла вторая, третья; часть этого комочка стает, но часть сохранится белым мазочком на черной коре. Потребовалось около четырех часов неутомимого,- голова
Остренькие листочки молодой, только что распустившейся рябины.
Хрустально сверкающие закраины лесных луж.
РАЗГОВОР С МАЛЬЧИКОМ
– Я в третьем классе.
– Значит, тебе десять лет?
– Нет, я восьми пошел.
– Так одиннадцать?
– Нет, я во втором классе болел корью, свинкой и зубами, два года просидел.
– Значит, двенадцать?
– Нет, я весенний. Мне намедни тринадцать исполнилось.
Как трудно дается истина! А парень хороший, толковый, разговорчивый, в ушах – пуды грязи.
– Как живешь?
– Так себе! – легкий вздох.- Помаленьку.
72
На окнах моих решетка, за окнами – часовой.
Только вера в то, что сам я чего-нибудь стою, мешала мне стать добрым. Я чувствую в себе те мягкие и упругие центры, которые вырабатывают доброту.
Вера, обмочившись, плачет в своей комнате. Пёс высунул член, и безобразный, тряпичный, валяется среди коридора. Он убирает срам лишь для того, чтобы наблевать у порога. Из Лены на кухне вываливается, шлепнув как коровий блин, сгусток величиной с печень, затем она охлестывает ванну потоками крови. Мама вся во власти бацилл и микробов, тесня друг дружку, всё новые болезни стремятся завладеть ее усохшим телом. И вся эта бурная физиология распада творится в спичечной коробке нашей квартиры.
После несчастий, так же, как после пьянства,- состояние выхолощенной пустоты.
Ада слушала, слушала о моих бедах,- я не старался смягчить краски,- всю кровь, всё дерьмо, весь мрак этих дней вылил я на Аду. Тут мог бы растрогаться и палач, но не женщина, собирающаяся «устроить свою судьбу». «Нет, видно, ты останешься с Леной» – вот был единственный вывод из моего рассказа, который мог быть назван «Новый Иов». Теперь мы можем подохнуть все, мы можем задыхаться, тонуть в дерьме и крови,- ничто не тронет маленького существа, стоящего на страже своих интересов.
Три дня на рыбалке, а по существу с самим собой, я совершенно извелся. Я начисто отвык от себя, мне невыносимо оставаться наедине с собой. Когда я вспоминаю, сколько мне приходилось быть с самим собой в войну, мне становится жутко. Скорее отгородиться от себя домом, электроприборами, Адой, дешевой литературной возней, скорее в привычную колею, в ней так тряско, что, слава Богу, забываешь себя.
Мы остановились в крошечной избушке на берегу озера, в чудесной, библейской обстановке. Здесь, в этой тесноте лю-
дей и животных, родился Христос. Ведь, если верить голландским мастерам, маленький
В комнате – десять квадратных метров – старуха, три ее дочери и пятеро внучат, кроме того – теленок, поросенок, собака да кошка. Я был уверен, что нам никак тут не поместиться, но пришла ночь и вся эта живность расползлась по углам и щелям, точно тараканы. Я был восхищен этим маленьким чудом, порожденным нуждой.
Сестры, кроме младшей, выглядят старухами, хотя им всем немного лет. Младшая – неприятна, она ходит в девушках и красавицах, и потому изъясняется афористичным языком ею самой изобретенных полупохабных поговорок. Красота всегда лаконична. Помимо того, ее тон демонстрирует независимость и защищенность красавицы.
Старшую сестру муж бросил шесть лет назад – избаловался в армии, у другой сестры муж сидит по указу, сама она недавно вышла по амнистии; у третьей сестры, недавно погибшей под колесами торфяной кукушки, мужа как бы и не было, но осталась девочка. Дети все разномастные и, вообще, очень разные. У второй сестры – девочка с рыжестью волос Тициановой Марии Магдалины, и вся она какая-то не по-русски утонченная, грациозно-вялая. А мальчик – черный и кудрявый, как негритенок.
Авторитет властной, живой и неглупой старухи зиждется прежде всего на том, что она хоть как-то регулирует прирост населения на этом крошечном жизненном пространстве. Дочери на себя не надеются, отсюда их подчиненность матери. Если бы плотву не истребляли, не пожирали рыбы-хищники, она, при своей чудовищной плодовитости, омертвила бы весь водоем, лишив его кислородного обмена. Нечто сходное грозит и этой семье при всей бдительности старухи-матери. Здесь уже и сейчас нечем дышать, под утро мне казалось, что я дышу сквозь портянку. Выходя помочиться во двор, я испытывал кислородное опьянение, очень похожее на опьянение винное. А эти живут, и ходят на работу за восемь километров укладывать шпалы и рельсы на дорогах, которые никуда не ведут, по вечерам любовно причитают над своими детишками и даже сохраняют добро в душе к внешнему миру. Но интересно – когда старуха-мать уехала в гости под первое мая, тут же обнаружилась внутренняя рознь, даже враждебность сестер. Сразу стало видно, что среднюю презирают, как бывшую острожницу, что младшая глубоко несчастна – всё утро она проплакала без видимой причины,- что старшая только и думает, как бы бежать из этого дома.
74
Но вернулась старуха и опять заладила вокруг себя эту жалкую жизнь, угасли центробежные силы…
По ночам – мистерии острожного лова. Медленно и бесшумно движутся по воде две фигуры – мужчина и подросток. Прижимая шест к животу и паху, чуть откинувшись назад, подросток несет над черной маслянистой водой рыжий сноп огня. На воду ложится трепетный отблеск, и в этот отблеск, в свет бьет острогой мужчина. Запах древних курений летит над водой, и кажется, будто справляется какое-то ритуальное действо.
Так мне казалось, пока я сам не взял острогу в руки. И тогда по-иному все увиделось. Таинственный, немеркнущий факел стал орудием производства, порядком тяжелым и неудобным. На длинном шесте укреплена клеть – «коза» – набитая смольем, мелкорубленым сосновым корневищем; туда же подкладывают кусок старой покрышки или калоши – отсюда запах, запах смолы и горящей резины. Тишина же – вовсе не от ритуальной сосредоточенности, это условие работы, так же, как и медленный шаг, и плавная сила разящих движений.