Дневник
Шрифт:
А! В добрый час! Ты пришел на мой балкон, тем лучше!
Он остается требуемое вежливостью время с мамой, а потом садится подле меня.
Я занимаю по обыкновению крайнее место с правой стороны балкона, смежного, как известно, с балконом англичанки. Б. опоздал; его место занято каким-то англичанином, которого англичанка мне представляет и который оказывается очень услужливым.
– Ну, как вы поживаете? – говорит А. своим спокойным и мягким тоном.- Вы не бываете больше в театре?
– Я была нездорова, у меня и теперь еще
– Где? (и он хотел взять мою руку). Вы знаете, я каждый день ходил к Апполлону, но оставался там всего пять минут.
– Почему?
– Почему? – повторил он, глядя мне прямо в зрачки.
– Да, почему?
– Потому, что я ходил туда ради вас, а вас там не было.
Он говорит мне еще много вещей в том же роде, закатывает глаза, беснуется и очень забавляет меня.
– Дайте мне розу.
– Зачем?
Согласитесь, что я задала трудный вопрос. Я люблю задавать вопросы, на которые приходится отвечать глупо, или совсем не отвечать.
Б. преподносит мне большую корзину цветов; он краснеет и кусает себе губы; не пойму, право, что это с ним. Но оставим в покое эту скучную личность и возвратимся к глазам Пьетро А.
У него чудные глаза, особенно когда он не слишком открывает их. Его веки, на четверть закрывающие зрачки, дают ему какое-то особенное выражение, которое ударяет мне в голову и заставляет биться мое сердце.
– По крайней мере, чтобы помучить Пьетро, будь подобрее с Б.,- говорит Дина.
– Помучить! Я не имею ни малейшего желания. Мучить, возбуждать ревность, фи! В любви это похоже на белила и румяна, которыми мажут лицо. Это вульгарно, это низко. Можно мучить невольно, естественно, так сказать, но… делать это нарочно, фи!
Да и потом, я не смогла бы сделать это нарочно, у меня не хватило бы характера.
Среда, 8 марта. Я надеваю свою амазонку, а в четыре часа мы уже у ворот del Popolo, где А. ждет меня с двумя лошадьми. Мама и Дина следуют за нами в коляске.
– Поедем здесь,- говорит мой кавалер.
– Поедем.
И мы выехали в поле – славное, зеленое местечко, называемое Фарнезиной. Он опять начал свое объяснение, говоря:
– Я в отчаянии.
– Что такое отчаяние?
– Это когда человек желает того, чего не может иметь.
– Вы желаете луны?
– Нет, солнца.
– Где же оно? – говорю я, глядя на горизонт.- Оно, кажется, уже зашло.
– Нет, мое солнце здесь: это вы.
– Вот как?
– Я никогда не любил, я терпеть не могу женщин, у меня были только интрижки с женщинами легкого поведения.
– А увидев меня, вы полюбили?
– Да, в ту же минуту, в первый же вечер, в театре.
– Вы ведь говорили, что это прошло.
– Я шутил.
– Как же я могу различать, когда вы шутите, а когда серьезны?
– Да это сейчас видно!
– Это правда; это почти всегда видно, серьезно ли говорит человек, но сами вы не внушаете мне никакого доверия, а ваши прекрасные понятия о любви – еще
– Какие это мои понятия? Я вас люблю, а вы мне не верите,- говорит он, кусая губы и глядя в сторону.- В таком случае я ничто, я ничего не могу!
– Ну, полноте, что вы притворяетесь?!- говорю я, смеясь.
– Притворяюсь!- восклицает он, оборачиваясь с бешенством.- Всегда притворяюсь! Вот какого вы обо мне мнения!
– Помолчите, слушайте. Если бы в эту минуту проходил мимо кто-нибудь из ваших друзей, вы бы повернулись к нему, подмигнули и рассмеялись!
– Я – притворяюсь! О! Если так… прекрасно, прекрасно!
– Вы мучите свою лошадь, нам надо спускаться.
– Вы не верите, что я вас люблю? – говорит он, стараясь поймать мой взгляд и наклоняясь ко мне с выражением такой искренности, что у меня сердце сжимается.
– Да нет,- говорю я едва слышно.- Держите свою лошадь, мы спускаемся.
Ко всем его нежностям примешивались еще наставления в верховой езде.
– Ну можно ли не любоваться вами? – говорит он, останавливаясь на несколько шагов ниже и глядя на меня.- Вы так хороши, только мне кажется, что у вас нет сердца.
– Напротив, у меня прекрасное сердце, уверяю вас.
– У вас прекрасное сердце, а вы не хотите любить!
– Это смотря по обстоятельствам.
– Вы – балованное дитя, не правда ли?
– Почему же меня и не баловать? Я не невежда, я добра, только я вспыльчива.
Мы все спускались, но шаг за шагом, потому что спуск был очень крутой и лошади цеплялись за неровности земли, за пучки травы.
– Я…- у меня дурной характер, я бешеный, вспыльчивый, злой. Я хочу исправиться… Перескочим через эти рвы, хотите?
– Нет.
И я переехала по маленькому мостику, в то время как он перескакивал через ров.
– Поедем мелкой рысью до коляски,- говорит он,- так как мы уже спустились.
Я пустила свою лошадь рысью, но за несколько шагов до коляски она вдруг поскакала галопом. Я обернулась направо. А. был позади меня, моя лошадь неслась в галоп; я попробовала удержать ее, но она понесла в карьер. Долина была очень велика, все мои усилия удержаться – напрасны, волосы рассыпались по плечам, шляпа скатилась на землю, я слабела, мне становилось страшно. Я слышала А. позади себя, я чувствовала, какое волнение происходило в коляске, мне хотелось спрыгнуть на землю, но лошадь неслась, как стрела.
«Это глупо, быть убитой таким образом»,- думала я, теряя последние силы.- Нужно, чтобы меня спасли».
– Удержите ее!- кричал А., который никак не мог догнать меня.
– Я не могу,- говорила я едва слышно.
Руки мои дрожали. Еще минута, и я потеряла бы сознание, но тут он подскакал ко мне совсем близко, ударил хлыстом по голове лошади, и я схватила его руку – чтобы удержаться и… коснуться ее.
Я взглянула на него: он был бледен, как смерть, никогда еще я не видала такого взволнованного лица.