Дневник
Шрифт:
Я послала купить себе такой костюм, надела его и пошла по селу в сопровождении молодых людей. Крестьяне не узнавали меня, так как я была одета не барышней, а крестьянской девушкой – женщины одеваются иначе. На ногах у меня были черные башмаки с красными каблуками.
Я кланялась всем и, дойдя до шинка, стала у двери.
Отец был удивлен, но… в восторге.
– Все к ней идет!- воскликнул он.
И, посадив нас всех в тележку, он начал катать нас по улицам деревни. Я громко смеялась, к великому изумлению добрых людей, которые никак не
Успокойтесь, папа не стар.
Китайский тамтам, скрипка и шарманка увеселяли общество.
Мишель ударял в тамтам, я играла на скрипке, (играла! Господи Боже мой!), а шарманка играла одна.
Вместо того, чтобы лечь рано по своему обыкновению, мой родитель оставался с нами до полуночи. Если я не одержала других побед, то одержала победу над отцом: он говорит, он ищет моего одобрения, слушает меня со вниманием, позволяет мне говорить все что угодно о своей сестре Т. и соглашается со мною.
Шарманка – его подарок княгине; мы все подарили ей что-нибудь – сегодня ее именины. Лакеи с радостью служат мне и очень довольны, что избавлены от «французов». Я даже обед заказываю! А мне прежде казалось, что я в чужом доме, я боялась установившихся привычек и назначенных часов.
Меня ждут так же, как в Ницце, и я сама назначаю часы.
Отец обожает веселье и не приучен к нему своими.
Пятница, 8 сентября. Проклятый страх, я тебя преодолею! Не вздумала ли я бояться ружья? Правда, оно было заряжено, и я не знала, сколько Поль положил пороху, и не знала самого ружья; оно могло бы выстрелить, и это была бы нелепая смерть или изуродованное лицо.
Тем хуже! Трудно сделать только первый шаг; вчера я выстрелила на 50 шагах и сегодня стреляла без всякого страха: кажется, боюсь ошибиться, я попадала всякий раз.
Читали вслух Пушкина и говорили о любви. Как бы мне хотелось любить, чтобы знать, что это такое! Или я уже любила? В таком случае, любовь- ничтожная вещь, которую можно поднять для того, чтобы бросить.
– Ты никого не любишь,- сказал мне отец.
– Если бы это была правда, я благодарила бы небо,- отвечала я.
Я и желаю и не желаю этого.
Впрочем, в моих мечтах, я люблю. Да, но воображаемого героя.
Но А.? Я его люблю? Разве так любят? Нет. Если бы он не был племянником кардинала, если бы он не был окружен священниками, монахами, если бы не было вокруг него развалин, папы, я бы его не любила.
Суббота, 9 сентября. Дни уходят, и я теряю драгоценное время в самые лучшие годы жизни.
Вечера в тесном кругу, шутка, веселость, которую вношу я… Потом заставишь Мишеля и другого нести себя вверх и вниз по большой лестнице в кресле. Опускаясь, рассматриваешь в зеркале свои башмаки… и так всякий день.
Какая тоска! Ни одного умного слова, ни одной фразы образованного человека… а я, к несчастию, педантка, и так люблю, когда говорят о древних и о науке… Поищите-ка этого здесь! Карты – и ничего больше. Я бы могла уйти
Как только устроюсь на зиму, я начну учиться по-прежнему.
Вечером у Поля была история с прислугой. Отец поддерживал лакея, я сделала выговор (именно выговор) отцу, и он проглотил его. Это вульгарное выражение, но мой дневник наполнен ими. Прошу не думать, что я вульгарно выражаюсь из невежества или из вульгарности. Я усвоила себе эту манеру, как наиболее удобную и легкую для выражения многих мыслей. Словом, раздражение носилось в воздухе, я рассердилась, и в голосе у меня звучали ноты, которые предвещают грозу.
Поль не умеет себя держать, и я вижу из этого, что моя мать была вправе быть несчастной.
Воскресенье, 10 сентября. Мое величество, отец, брат и двое кузенов отправились сегодня в Полтаву.
Я могу только восторгаться собою: мне уступают, льстят и, что важнее, меня любят. Отец, сначала желавший низвести меня с трона, теперь почти вполне понял, почему мне оказывают царские почести и, несмотря на некоторую жесткость характера, оказывает их мне.
Этот сухой человек, чуждый семейных чувств, ко мне имеет порывы отеческой нежности, которые удивляют окружающих. У Поля поэтому явилось ко мне двойное уважение, а так как я добра ко всем, то все меня любят.
– Ты так изменилась с тех пор, что я тебя не видал,- сказал мне сегодня отец.
– Как?
– Но… гм, если ты освободишься от некоторой незначительной резкости (впрочем, она в моем характере), ты будешь совершенством и настоящим сокровищем.
Это значит, что… Знающие этого человека могут оценить значение этих слов.
А сегодня вечером он обнял меня, поцеловал (вещь неслыханная, по словам Поля) с нежностью и сказал:
– Посмотри, Мишель, посмотрите все, какая у меня дочь. Вот дочь, которую можно любить!
Вне себя от радости, что сумела завоевать отца, я восклицаю: только грубые люди могут не любить меня и только подлецы могут любить меня не так, как следует.
Вторник, 12 сентября. Провести день в Полтаве! Это невероятно! Не зная, что делать, отец повел меня пешком по городу, и мы видели колонну Петра Великого, которая стоит среди сада.
В понедельник ночью мы уехали из Полтавы, а сегодня мы в Харькове. Путешествие было веселое! Мы завладели целым вагоном.
Около Харькова меня разбудили букетом от князя Мишеля.
Я виделась с дядей Н., младшим в семье, который делает вид, что занимается медициной. Бедный дядя когда-то помогал мне играть в куклы, я била его и дергала за уши. '
Я поцеловала его и чуть не заплакала. «Войди, без церемоний,- сказала я ему.- Папа тебя не любит, но я люблю тебя от души. Я все та же, только немного побольше – вот и все. Милый Nicolas, я не оставляю тебя завтракать – я не одна, тут много чужих, но приходи завтра, непременно».
Я пришла в отдельную, только что отделанную, столовую.