Дневник

Преподобный Никон Оптинский

Также говорил и в другой раз:

— С ними (т. е. с послушницами и монахинями) надо быть очень осторожным. Мне они жалуются на о. Иосифа (Литовкина), а о. Иосифу — на меня. Однажды мне келейник о. Иосифа говорит: «Вы, Батюшка, пожалуйста, им ничего не верьте. Все врут». Также они и у себя в монастыре шатаются по келиям да занимаются сплетнями. Скажи неосторожное слово, они перетолкуют по-своему и передают в измененном уже виде другой, та — третьей и так дальше, а в конце концов получится такая сплетня, что подобного и предполагать ничего нельзя было. Это постоянно… Но я при этом должен сделать оговорку, что такое шатание продолжается до той поры, пока она еще не встала на монашеский путь. Как только она встала на монашеский путь, получила монашеское устроение,

все это кончается и она прямо пойдет, как по рельсам. Но некоторые до получения монашеского устроения живут одни один год, другие два года, пять лет, десять, иногда даже двадцать лет. У кого есть задатки получить быстро монашеское устроение, то Господь иногда дарует его и через год, другие никак не попадут на рельсы: подбежит к ним, посмотрит и убежит. Но когда попадет на них, то пойдет по рельсам. Иногда (кажется, так сказал Батюшка) они лучше нашего, сильнее. Есть монашенки очень высокого устроения.

Вчера Батюшка перебирал только что отпечатанные свои стихотворения, я спросил у него:

— Благословите мне, Батюшка.

— Вот вам, — сказал он и дал мне четыре листка с четырьмя стихотворениями (первое из них о батюшке о. Анатолии) и отдельно 28 листков со стихотворением «Молитва Иисусова».

— Батюшка, зачем мне много? — говорю я.

Батюшка сначала на это мне ничего не ответил, но несколько секунд спустя (едва ли прошло более полминуты) сказал:

— Я хочу, чтобы вы шли этим путем.

15 декабря 1908 г.

Говорили о тщеславии, о том, что слава неполезна даже святым (не прославленным, например о. Амвросию [2] ).

— Ибо человек удобопреклонен к злу, и сердце человека, даже святой жизни, может немного как бы склониться к славе: «А может быть, и правда я такой?!» — и все пропало. Поэтому батюшка о. Амвросий имел даже при себе палочку, которая гуляла по спинам не только простых монахов и мирян, но даже и иеромонахов. Батюшка о. Анатолий даже захворал, и постоянно молился, дабы изгладил Господь из его ума и самую мысль о слышанном им про видение, бывшее о. Иоанну Кронштадтскому, что вместе с ним (т. е. о. Анатолием) служили два ангела во время литургии. Почему же? Боялся самомнения, боялся мысли: «Я-де вот какой!» Конечно, тогда бы все пропало.

2

Тогда еще не прославленному.

19 декабря 1908 г.

Запишу кое-что из того, что говорил Батюшка.

— Женщина без веры жить не может. Или она после временного неверия опять скоро возвращается к вере в Бога, или же начинает быстро разлагаться. Другое дело мужчина: он может жить без веры. Окаменеет совершенно, станет соляным столбом, — таким окоченелым, и живет. А женщина так не может.

Есть какая-то таинственная связь у народа с царем. Какой нравственности царь, такой и народ. В лице народа карается Господом царь, и в лице его народ.

Нередко архимандриты и игумены впадают в страсть копления денег, да и диавол здесь еще влагает лукавую мысль, что надо под старость кое-что оставить. И погибают от этого. Поэтому этого очень надо беречься.

Сегодня память трех отроков, вышедших из печи невредимыми, — говорил также Батюшка, — и меня Господь сподобил уйти из мира, который есть печь страстей, именно в этот день. Отроки были брошены в печь за то, что не хотели поклоняться идолам, поэтому их Господь и вывел из нее невредимыми. Также и мы, монахи — и я, и вы — вышли из мира, конечно, потому, что не хотели поклоняться идолам. А идолы там везде расставлены: идол блуда, идол гордости, чревоугодия и т. д. Будем молить Господа, да сподобит Он нас Царства Своего Небесного. А там красота, которую воистину и «око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша…»(см. 1 Кор. 2, 9).

Однажды Батюшка с Преосвященным Кириллом, пораженные в Казани чудным видом в лунную ночь, невольно перешли к разговору о вечной, нетленной красоте в Царстве

Небесном. «А там-то как?! А там-то как, Павел Иванович?!» — говорил Преосвященный Кирилл.

— И теперь конечно, наслаждается он там, чего мы здесь даже вообразить не можем себе. Блаженная душа! С ним я любил побеседовать. Да вот и с вами поговорить доставляет мне все-таки утешение.

20 декабря 1908 г.

Сегодня с Батюшкой приключилась большая скорбь. Когда на несколько минут выдалось свободного времени, я снова пришел к Батюшке. Он сказал:

— К празднику всегда враг старается сделать неприятность, скорбь. Кому удар, кому щелчок, всем старается что-нибудь «преподнести для праздника». И чем живешь внимательнее к себе, строже, тем сильнее вооружается враг. В особенности к празднику чем-нибудь да угостит. Всего надо ожидать, ко всему готовиться. Но Господь милостив, да к празднику и подарки раздаются. И вы что-нибудь получите, только вы это заметите лет через сорок, может быть. Тогда вы узнаете, какой дар Господь послал вам на этот праздник.

Батюшка не раз говорил мне, что к нему приходят «блаженные души». Да и вообще при разговоре неоднократно употреблял это выражение. А вчера Батюшка объяснил мне, почему он называет их блаженными.

— Я их называю блаженными, потому что у них есть великое сознание своей немощи, греховности и при этом сознании — твердая вера в Бога.

А также недавно говорил следующее:

— Был человек богат, стал вдруг нищим. Это тяжело, но поправимо. Был здоров, стал больным, и это поправимо, ибо и с нищим, и с больным есть Христос. А потеряешь веру — великое несчастье. Оно тем ужасно, что нет у человека уже никакой опоры.

21 декабря 1908 г.

Нужды материальной я никогда не испытывал. Даже напротив, от пелен до смерти дедушки, то есть до 10–13 летнего возраста, я жил чуть ли не в роскоши. Кроме того, был любимцем бабушки, кажется, и дедушки. Одним словом, мне хорошо жилось. Помню, устраивалась у нас елка на Рождество: детское веселье, конфеты, блеск украшения — все это радовало меня. Но хорошо помню один вечер. Я один около елки. В комнате полумрак, горит лампа, и тень от елки падает на большую половину комнаты. И вот какая мысль у меня в голове: я сыт, одет, родители утешили меня прекрасной елкой, я ем конфеты, в комнате тепло… Но я знаю, что есть такие дети, у которых нет даже необходимого. Об елке и речи быть не может: они полураздеты, просят милостыню на морозе или голодные сидят в холодных подвалах… Мне так тяжело становилось от этой мысли, сердце болезненно сжималось, и я старался как можно скорее отогнать от себя эту мысль. Да, я тогда гораздо более чувствовал, чем теперь.

Помню еще, что как-то в Рождественский сочельник мне было как бы грустно, скучно. Трудно выразить то состояние словами: ничем не хотелось заняться, я ходил из одного угла комнаты в другой, неудовлетворенность какая-то, но вполне безотчетная. Теперь, я думаю, что душа моя жаждала духовного утешения, ибо в церкви я не был ни за какой службой в тот день, даже за бдением… Да, чувствительна детская душа, хотя она и бессознательна, но любит Бога. И блаженны те дети, чьи родители учат их молиться, говорят о Боге, читают духовные книги. К таким блаженным детям принадлежал и я. Правда, в церковь нас водили редко, насколько помню, но дома мы обязательно молились и утром, и вечером. Молились вслух при маме, и каждый из нас по очереди прочитывал наизусть маленькое правило. Насколько помню, оно было таково: «Царю Небесный», «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся», «Заступнице Усердная», обращение краткое к своему святому и св. Николаю Чудотворцу, молитва о здравии всех поименно, начиная с дедушки, кончая младшим братом. Когда дедушка и бабушка умерли, прибавилась еще молитва о упокоении. Больше сейчас не припомню, но кажется, что-то еще было. Кроме этого, нам читали, помимо светских книг, жития святых, Евангелие. Последнее читала нередко моя теперешняя кума, когда она еще была нашей горничной и отчасти нянькой. Все это великое счастье, которого у многих нет, которого я прежде совершенно не сознавал.