Дневник
Шрифт:
<Пятница> 21 Сентября <1828>
Вчера к обеду приехал к нам милой благородной Алексей Петрович Мичурин. Он приехал прощаться, и это слово одно заставило меня покраснеть. Je ne sais, quel sentiment il m'inspire. Ce n'est pas de l'amour -- non! Mais c'est un sentiment, qui en approche. Il est bien plus fort que de l'amitie. Et je ne puis mieux le comparer qu'au sentiment, que je porte a mes freres. Oui! c'est justement cela. Je l'aime comme un frere... Et lui? il m'aime... plus tendrement...
J'ecrirai absolument son histoire, elle est trop interessante pour ne pas le faire et puis je dois ecrire car je deviens paresseuse.
(Я не знаю, какое чувство он мне внушает, но это не любовь, нет, это чувство, которое к ней приближается, оно значительно сильнее, чем дружба, и я ни с чем другим не могу его сравнить как с чувством, которое я испытываю к своим братьям. Да, это именно так. Я
Я непременно напишу его историю, она слишком интересна, чтобы не сделать это, и к тому же я должна писать, потому что становлюсь ленивой.)
Как я его люблю, он так благороден! так мил! Вчера, сидя возле меня, сказал он: "Боже мой, как мне не хочется ехать!" Я стала над ним смеяться. "Но вы не знаете, как мне грустно разставаться с Приютиным, -- потом, -- Вы удивительная женщина, в вашем нраве такие странности, столько пылкости и доброты. Что меня убивает, это то, что не могу сказать вам одной вещи, вы все мои секреты знаете, а этот я не могу вам сказать, а это меня убивает". Я же догадалась, что такое, но не сказала ему.
Он писал мне <на> браслет<е> по Монгольски, но сам не знал что, говоря, что не смеет мне то написать, что у него в голове, и написал то, что я не могла разобрать, хотя он <сказал, что> это был компримент. У нас пошла переписка на маленьком кусочке бумажки. В последний раз, как он здесь был, он выпросил у меня стихи Пушкина на мои глаза64. Я ему их списала и имела неблагоразумие написать свою фамилию, также списала стихи Вяземскаго65 и Козлова66, и Пушкина. Я написала ему на бумажке просьбу, чтоб он вытер имя мое, и, когда спросила, сделает ли он это, он сказал: "Неужели думаете, что не исполню Вашего малейшого желания". Я извинилась тем, что боюсь, чтоб они не попали в чужие руки: "Ах, Боже мой, я это очень понимаю и исполню". Он просил меня беречь его саблю, и я ему то обещала. Недавно подарила я ему своей работы кошелек, и он обещал носить его вечно. Наконец стало поздно, и Маминька стала просить его, чтоб он оставил ей сочинение Рылеева67. Он на то не скоро согласился, но наконец отдал мне его; тогда я схватила эту щастливую минуту, когда разтроган он был, и просила его, чтоб оставил он Батюшке под запечатанным пакетом все дела, касающиеся до:68. Все -- брат Алексей, приехавший в тот день из деревни69, Маминька и мы все стали упрашивать его. Он представлял нам свои резоны, мы -- свои, наконец он уверил нас в самом деле, что он прав и дал мне слово, что положит все в пакет, запечатает двумя печатями и, приехавши в армию, отдаст сам генералу Б:70. "Чтоб доказать вам, как благодарен я за ваши ко мне попечения, то признаюсь, что у меня есть стихи от них, и я сожгу их.
– - Зачем, -- сказала я, -- положите их в пакет и отдайте отцу, он, право, сохранит их и возвратит, когда вы возворотитесь". Но он не хотел на то согласиться, но обещал разорвать их. Наконец пришла минута разставаться: у меня сжалось сердце. Я сидела возле него, мы все замолчали, встали, перекрестились. Он подошел к Маминьке прощаться, я отошла к столу, потому что была в замешательстве. Потом подошел ко мне и поцеловал у меня руку. В первой раз я поцеловала его щеку и, взяв его за руку, потрясла по Англицки. Он простился с Алексеем и опять пришел ко мне, мы опять поцеловались, и я пошла к себе. Тут я нашла его саблю, завернула в платок и спрятала. Тут вспомнила я, что надобно написать Анне Ант<оновне>71. Он был у Алексея в нашем коридоре, я велела просить его подождать. Написала ей и ему маленькую записочку, в которой уверяла об сохраности сабли, просила прислать браслет и окончала сими словами: "Бог да сопутствует вам". Я стала молиться Богу, молилась за него и поплакала от души. Долго смотрела я в мглу ночную, слушала и, наконец, услышала шум его коляски; хотела знать, по какой дороге он ехал: по косой, по той, что я ему советывала. Шум утих, я перекрестилась и заснула. Несколько дней перед тем он был у нас и, когда уехал, то я слышала, что по косой дороге. Когда же приехал он прощаться, я ему то сказала, он отвечал: "Вы ведь приказали мне по ней ездить, и я слушаюсь".
24 <сентября 1828> Понедельник
Вчера были у нас гости: Меендорф, Василевский72 и Лобановы73, возвратившиеся из Чужих край. В Дрездене видели они Вариньку74. Слава Богу, ей лучше, и она много заботится обо мне, все хочет знать, хороша ли я. Когда увидит, то будет desappointee (разочарована), потому что я подурнела и о том сама жалею. Но есть дни, в которые я еще порядошна. Вчера же получила я пакет от Алексея Петровича, в нем был один браслет, другого он не успел кончить. Письмецо было в сих словах: "Я дожидал проволоки до 4 часов. Видно мне должно кончить их после войны. Слуга Ваш Груши маченые. 22 Сентября". (Груши маченые -- имя, которое Елена Е<фимовна> дала Львову75 и справедливо). В том же пакете были некоторые бумаги, писанные ему на память, и также кусок руды серебряной, на которой было написано "Юноше несравненному"76. Кусок сей завернут был в бумажке, испачканной ероглифами, но я разобрала их, потому что у меня был ключ, вот они: "Вам, несравненная Анна Алексеевна,
Я взяла бумаги, положила в пакет и надписала: "Отдать по возвращении". Кусок руды положила в ящичек, вытаченной нарочно, написала внутри: "Отдать Алексею Петровичу Чечурину". Завязала тесьмой и положила свою печать. И теперь спокойна. Я сделала то, что должно, сохраню его тайну, она не касается до меня.
Сегодня, нет, вчера вечером сказала мне Мама: "Вить Козак в тебя влюбился". А я очень рада, что он уехал, я не любовь к нему имела, но то неизъяснимое чувство, которое имеешь ко всему прелестному и достойному. Он был мой идеал в существе. Он имел то чистое, непорочное чувство чести, которое непонятно для наших молодых людей, он не мог подумать без ужаса об разпутстве, хотя имел пред собою, и с молодых лет, разврат пред глазами: но чистая душа его не понимала удовольствий жизни безнравственной. Благородность души, правилы непорочные, ненависть к разврату и притеснению, чистая вера, пылкость чувств и любовь, которую только узнал при своем отъезде -- вот что привязало меня к нему.
25 <сентября 1828> вт<орник>
Grande nouvelle: Alexandrine Repnine epouse Koucheleff. Je lui en souhaite! Mais le mariage n'est pas encore declare.
(Большая новость: Александрин Репнина77 выходит замуж за Кушелева78. Я ей того желаю! Но о женитьбе еще не объявлено.)
<Изображение руки>
Мы потом все входим после и пляшем, Слепцов входит в наш хоровод и танцует, потом мы все уходим со сцены.
Дейст<вие> 2. Лотарея.
Приходит брать билет Краевской Лотарейщик. Входит на сцену Слепцов, одетый молодым негодяем, разсказывает, что проиграв всю фортуну в карты, он рисковал последними деньгами и купил лотарейной билет. Что видя везде неудачи, посватался за богатую старуху и что, быв еще женихом и получив от ея 50 тысяч для заведения дома, он половиною заплатил долг, а другую опять проиграл, и даже билет лотарейной отдал Фиакру79, которой вез его и которому нечем было заплатить. Проклиная Фортуну он уходит со сцены; в то время как он разсказывает свою историю, я вхожу, беру билет и слушаю разсказ его. По выходе его входит Фиакр Репнин, мой жених, я разпрашиваю его, что он делал с тех пор, что мы не видались, он разсказывает свою историю с Картежником и билет лотарейный. Я браню его, зачем он его взял, и в эту минуту Лотарея начинается, Basil80 выигрывает 500... не знаю чего. Приходит Слепцов с старой своей супругой Е<ленной> Е<фимовной>, узнает об щастии Basiля, которой хочет возвратить ему билет, он от него отказывается и желает нам щастья (и тихо говорит мне на ухо: "Скажите что-нибудь"), я же замешалась и сказала громко: "Я не знаю, что". Все засмеялись, и занавесь опустилась.
Дей<ствие> 3. Mani.
С одной стороны у комелька сидит Химик Слепцов. По комнате ходит с луком и стрелами Козак и горюет об забытой своей охоте. Он подходит к Химику и разспрашивает его про его занятия. Слеп<цов> доказывает ему, чтоб хорошо стрелять, то надобно знать химию. Смешной разговор между ними. Я вбегаю и ко всем пристаю с моим провербом, никто меня не слушает. Реп<нин> в то время ездит на неизъяснимой части и делает разные штуки. Входит поэт с стихами, все от него бегут, и Слепц<ов> говорит: "Уходи: я все терпел, но поэт -- это невозможно".
Дей<ствие> 4 и последнее.
С одной стороны клавикорты, за ними сидит Слеп<цов> в колпаке и халате. С другой -- Краев<ский> пишет ноты. Слеп<цов> берет аккорд и встает в возхищении. Потом представляет голосом и руками весь оркестр и увертюру своей новой оперы "Семирамида". В самом пылу его разсказа подходит к нему Краев<ский> и спрашивает, в каком тоне писать Арию. Melomane прогоняет его с гневом, вдруг входит молодой человек, Реп<нин>, и подносит ему рекомендательное письмо, он его не читает, а схватывает за руку и разспрашивает, на каком он инструменте играет. Тот признается, что ни на каком, он, однако, просит сделать репетицию. Сцена произходит между Семирамидой, Аспиком81, и <слышен> колокол, которой в то время звонит: он дает ему колокольчик в руки и заставляет свистать и звонить. Я (дочь его) и кухарка Е<лена> Е<фимовна> вбегаем в комнату, думая, что дом горит. Тут узнаю я в молодом человеке своего любезнаго. Меломан, поймав кухарку, заставляет ея петь Perche (окунь), она выговаривает это слово истинной французинькой. Он с гневом хочет прогнать, его все успокаивают, говоря, что Madelaine знает со мной дуо. Я сажусь за пиано, и мы поем Napoliтана. После этаго Melomane вспоминает, что он должен ехать на репетицию и убегает со сцены. Тут подходит ко мне Basil и спрашивает, есть ли надежда, чтоб мой отец позволил ему на мне жениться, я говорю ему, что не думаю, потому что он не музыкант. В ту минуту он стучит в дверь, Ba схватывает музыку "Семирамиды" и клянется, что он сожгет ея, ежели он не согласится на нашу свадьбу; он на все соглашается от страху, и мы его впускаем, и он соединяет наши руки, и пиеса кончена. Serge Galitz подходит к спектатерам и поет куплет своего сочинения.