Дневники 1932-1947 гг
Шрифт:
— А где аппарат?
— Какой?!
Пришел боец, увидевший с улицы свет. Прокофьев принялся за обыск. Перевернул все вверх дном, икал три часа — ничего.
Уже светало. Усталый он сел на кровать — она издала странный знакомый звук. Он привстал, сел — снова тот же звук. Сомнений не оставалось: когда на этой кровати любовники предавались друг другу — и происходил этот подозрительный шум. Кровать и была множительным аппаратом!
Прокофьев предложил женщине поехать домой, чтобы установить ее личность. «Ни за что! Это гибель для меня».
— Но как же бы вы сами приехали?
— Ну, это дело женское:
Договорились, что она поедет в комендатуру. Пожалуйста. А он — к ней на квартиру, проверять, якобы, документы. Так и сделали. Оказалось — все в полном порядке.
Прокофьев — высокий, подтянутый, с отличной выправкой. Очень энергичный, умное, длинноватое лицо, большой нос крючковатый, серые умные глаза, высокий лоб, лысоват спереди. Очень любит дисциплину, любит рассуждать, говорит гладко, логично, немного поучая.
Читал подробные материалы о бульбовцах. Точнее — бульбовцы, бендеровцы, мельниковцы. Формально объединены в две армии, УПА (Украинская повстанческая армия) и УНРА (Украинская народная революционная армия). Программа: «Самостийная Украина без немцев и большевиков». Режут наших, поляков, дико терроризируют население. Объявляют: кто пойдет в Кр. Армию (в некоторых селах — просто берут расписки) — вся семья будет репрессирована, а репрессии зверские, убивают всех, закапывают живьем, четвертуют. Или: кто будет выполнять поставки — репрессируем. И крестьяне просят: пойду в армию, но пришлите за мной автоматчиков. Нате хлеб — но придите за ним отрядом. пойдем пахать — но пусть нас вроде выгоняют. Мол, под угрозой оружия, силой.
Дисциплина — строжайшая. Конспирация — полнейшая. Связь — цепочкой, тройками, один знает только двух соседей, в случае провала одного — соседи уничтожаются. Все (и в связи и в войсках) — под кличками. Руководство построено пирамидой столь же конспиративно. Есть тайные склады, созданные еще в дни оккупации. Большая связь с немцами и договоренность с ними об отдельных операциях. Насильственная мобилизация.
Войсковое деление: бригада, батальон, группа. Вооружение: автоматы, пулеметы ручные и станковые, винтовки, артиллерии и минометов почти нет, за исключением снятых с танков (несколько штук). Тактика сейчас — уйти в подполье, подождать, пока части КА уйдут вперед, тогда действовать. Центр город Камень-Кашарский. Численность батальонов 500–600 чел., во главе бригад — «генералы» (полковник Берестнев) и другие.
30 апреля.
27 апреля выехал в Москву, так и не дождавшись Курганова. К вечеру доехал до Гомеля. Дорога между Овручем и Мозырем стала неузнаваемой, совершенно проезжей. Никакого следа того, что было. Гладкая, хорошая.
Ночевал в 56 ГМП у Шаповалова. У них — ЧП. Командир дивизиона напился, пошел к зенитчицам, их командир не пустил его, тот разозлился и выстрелил (и застрелил). Другой командир самовольно уехал на боевой машине к жене. К Катюше на «Катюше»! И Шаповалов и Меркушев мрачны. Развеселили из только мой рассказ о Воронине — встреча в Ельске. Характеризуют они его, как трепача и лгуна. Оказывается, он не только у Шилкина взял 300 руб., но и у Шаповалова 2 000 руб. и не отдал.
Из Гомеля поехал через Довск. Дорога до Довска страшная, вся разбита в дым, деревянные настилы. 90 км. ползли 5 часов. В Довск приехали перед темнотой.
В 8 ч. вечера вчера прибыли в Москву.
4 мая.
Вот уже пять дней в Москве. Пока ничего не делал, а только ходил, докладывался, рассказывал, слушал. Был у Лазарева, он говорит «довольно поездил, надо посидеть в отделе». Золин — на Черноморском флоте, Иванов болен — сердце, сам Лазарев собирается на 1-ый Украинский. Мартын Мержанов хочет через месяц уйти в отпуск по болезни — он нервен и говорит, что прозорлив. Тем не менее, написал пьесу (по повести «Непокоренные» Горбатова), и она уже принята. Вот рубка!
Сводка уже две недели сообщает «ничего существенного». У всех на устах — ожидание второго фронта. Вчера я сидел у Гольденберга, зашел Хавинсон.
— Ну, Яков Зиновьевич, когда высадка?
— Я думаю, не позже 1 июня.
— Нет, 15–20 мая.
Приехал позавчера Дима — племянник Богомольца. Он говорит, что многих офицеров сейчас отпускают в отпуск. Сам он прибыл на 10–15 дней.
В редакции много разговоров о смерти Калашникова. Редакция сделала для него все, что могла сделать для мертвого: тело доставили сюда самолетом, выставили почетный караул, похоронили на Девичке, постановили издать альбом снимков, дали пособие семье, приняли его жену на работу фотографом.
Приехал фотограф «Известий» Фатька Гурарий, который был с ним вместе. Он рассказывает, что группой поехали на высотку под Севастополь. Миша Калашников, Кригер, Гурарий, Кожевников, Коротеев. Неожиданно немцы накрыли огневым налетом дальнобойной артиллерии. Легли, чуть рассредоточились. Плечом к плечу лежали Кригер и Миша, метрах в 5 — Гурарий, еще дальше Кожевников. Вдруг Фатька услышал крик: «Калашников ранен!!» Все подбежали, несмотря на огонь. Миша лежал на спине. Он жаловался, что очень больно, что не чувствует ног: наверное, мол, перебит позвоночник. Ребята понесли его в соседнюю деревню. Он жаловался, что трудно дышать: наверное, пробиты легкие. Фатька говорит: плюнь мне в руку, а затем показал ему: видишь, слюна чистая, крови нет. Всю дорогу Миша говорил о семье, о детях. Когда принесли его в хату, Фатька помчался за врачом, вернулся — Миша был уже мертв. До последнего момента находился с ним Кригер, он записал все его слова. Мишина жена — Мария Ивановна вчера видела его, но он отказался прочесть ей: «потом, сейчас Вам очень тяжело.»
Был у Кригера. Он говорит, что Миша держался образцово. У него было 7 ран, одна из них — длиной в 35 см., разворотила 3 позвонка, задела легкие. Женя лежал рядом с ним, плечо в плечо — и ничего. Шли они на НП дивизии, внезапно накрыли, залегли. Доставили в медсанбат, хирург очень хороший оперировал, перевязал, но было уже ни к чему. Миша жил 1 час 45 мин. и только за 5 минут до смерти потерял сознание. Все время говорил об аппаратуре и семье. Чувствовал, что умирает, говорил об этом. Ребята удручены страшно. По словам Кригера, Гурарий обревелся — уткнется в угол и плачет.