Дневники няни
Шрифт:
— А-а-ай! Няня сломала мне руку! Ой-ой-ой, моя рука сломана! Проваливай отсю-ю-ю-да! Ухо-о-о-ди!
Он, рыдая, бросается на пол и стучит ногами. Миссис N. нагибается, словно для того, чтобы поднять его, но тут же выпрямляется:
— Ну, похоже, он слишком набегался в парке. Няня, вы можете идти. У вас наверняка целая куча своих заданий. Надеюсь увидеть вас в понедельник.
Я осторожно переступаю порог, обмениваю его кроссовку на свой рюкзак и пытаюсь объяснить:
— Он только бросил кроссовку, и я…
При первом же звуке моего голоса Грейер начинает вопить с
— А-а-а-а! Убира-а-а-айся!
Мать с широкой улыбкой наблюдает, как ее малыш извивается на полу, и знаком показывает, что мне стоит вызвать лифт.
— Кстати, няня, К-е-й-т-л-и-н больше не вернется. Но Я уверена, что вы успели освоиться.
Я закрываю дверь и остаюсь в уже знакомом вестибюле. Жду лифта и слушаю вопли Грейера. Такое чувство, что весь мир показывает мне язык.
— Не лезь не в свои дела, нянюшка, — советует отец, с шумом втягивая в рот последние капли супа вон-тон. — Откуда тебе знать? Может, эта Кейтлин нашла работу получше?..
— Мне так не кажется…
— Ребенок тебе по душе?
— Да, если не считать истории с дверью.
— Так вот: тебе за этих людей замуж не выходить. Ты просто работаешь на них… сколько… пятнадцать часов в неделю?
Официант ставит на стол блюдо печений с предсказаниями и берет чек.
— Двенадцать, — поправляю я, беря печенье.
— Пусть двенадцать. Так что нечего из кожи вон лезть и на ушах стоять.
— Но что делать с Грейером?
— Детей приручить не так-то легко. Они не сразу оттаивают, — объясняет отец. Кому, как не ему, знать, с его восемнадцатилетним опытом преподавания английского. Он хватает печенье и берет меня за руку. — Пойдем, поговорим на ходу. Софи и так слишком долго терпит. Больше ей не выдержать.
Мы выбираемся из ресторана и шагаем к Вест-Энд-авеню. Я беру отца под локоть. Он сует руки в карманы спортивной куртки.
— Будь для него Глиндой — Доброй Колдуньей, — предлагает он задумчиво.
— Можно немного подробнее?
Он бросает на меня взгляд:
— Дай доесть печенье. Ты внимательно слушаешь?
— Да.
— Пойми, это наилучшая политика. В сущности, ты и есть Глинда. В тебе присутствует все необходимое: легкость, простота, искренность и чувство юмора. А он — неодушевленный предмет с нелепо болтающимся языком. Если снова зайдет слишком далеко — я имею в виду хлопанье дверьми, физическое насилие или что-то грозящее ему опасностью, — КРИБЛЕ-КРАБЛЕ-БУМС! Перед ним Злая Колдунья Запада! Мгновенно приседаешь на корточки, глаза в глаза, и шипишь, чтобы никогда, никогда в жизни больше не смел делать этого. Он не успеет и глазом моргнуть, как ты снова превращаешься в Глинду. Даешь понять, что у него могут быть свои чувства, но для всего есть определенные границы. И что на этот раз он их преступил. Поверь мне, ему сразу легче станет. А теперь жди, пока я схожу за Софстер.
Он исчезает в подъезде, а я поднимаю голову к оранжевому небу, просвечивающему между зданиями. Через несколько минут из подъезда вырывается натянувшая поводок Софи. Виляет хвостом, на морде улыбка. Я приседаю, обхватываю ее за шею и зарываюсь лицом в коричнево-белый мех.
— Я выгуляю ее, па. — Обнимаю
— И высовывает язык исключительно из биологической необходимости, — добавляет отец.
В понедельник я стою на тротуаре перед детским садом Грейера. Пришлось, следуя строгим инструкциям миссис N., приехать на десять минут раньше, так что остается время пролистать записную книжку и определить крайний срок представления следующих двух статей. На углу визжит тормозами такси, и остальные машины разражаются такой какофонией гудков, что я поднимаю глаза. Прямо напротив, под навесом, неподвижно стоит блондинка. Машины снова возобновляют бег, и она исчезает.
Я вытягиваю шею, пытаясь рассмотреть женщину и удостовериться, что это Кейтлин. Но противоположная сторона Парк-авеню уже пуста, если не считать рабочего-ремонтника, протирающего медный пожарный гидрант.
— Опять ты!
Грейер медленно тащится по двору, словно направляясь навстречу своей неминуемой смерти.
— Привет, Грейер. Как дела в саду?
— Фигово.
— Фигово? Что именно?
Я отстегиваю листочек с домашним заданием, отдаю ему сок.
— Ничего.
— Ничего фигового?
— Не хочу с тобой разговаривать.
Я встаю на колени перед прогулочной коляской и смотрю мальчику в глаза:
— Послушай, Грейер, я знаю, ты не очень меня любишь.
— Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ!
Я светлая. Я легкая. Я одета в широкое розовое платье.
— Немудрено, ведь мы знакомы совсем недолго. Но мне ты ужасно нравишься.
Он пытается лягнуть меня.
— Я знаю, ты скучаешь по Кейтлин.
При звуках этого имени он замирает, и я успеваю поймать его ногу.
— Я понимаю. Мне тоже грустно без Кейтлин. Если скучаешь по человеку, значит, любишь. Но своими выходками ты обижаешь меня, а Кейтлин наверняка не хотела бы, чтобы ты ранил чьи-то чувства. Поэтому, раз уж мы вместе, Давай хорошенько повеселимся.
Его глаза становятся круглыми, как блюдца. Едва мы выходим со двора, дождь, собиравшийся все Утро, наконец разражается, и мне приходится так энергично подталкивать Грейера в спину, словно мы участвуем в Олимпийских играх для детей в прогулочных колясках.
— Здо-о-о-орово! — визжит он, и я, изображая вой гоночной машины, резво огибаю лужи. К тому времени как добрались до подъезда, мы оба насквозь промокли, и я молюсь про себя, чтобы миссис N. не было дома. Не дай Бог увидит, как я подвергаю ее ребенка опасности подхватить пневмонию!
— Ох, какая же я мокрая! А ты, Грейер?
— Еще бы! Еще бы не мокрый!
Он улыбается, но зубы начинают стучать.
— Немедленно идем наверх, и в горячую ванну. Ты когда-нибудь обедал в ванне, Грейер?
Я доставляю его в лифт и уже хочу нажать кнопку…
— Подождите! — раздается из-за угла мужской голос. Пытаясь откатить ходунок от двери, я ударяюсь ногой.
— Ой… черт!
— Спасибо, — благодарит он.
Я поднимаю глаза. Каштановые длинные волосы прилипли ко лбу, поношенная футболка облепила торс. А голова… макушка едва не касается потолка! Вот это да!