Дневники св. Николая Японского. Том ?II

Святитель Японский Николай Дмитриевич

Просит исследовать все это, и будет–де доказано. Без всякого исследования знаю, что лжет. Мисима — человек женатый и в любви и согласии живущий с женой, уже почти старик, никогда не показывавший ни малейшего поползновения грешить в данном направлении, — и вдруг так бы повел себя! Один недостаток у него очень резкий — гордость, и слабость — считать себя ученым. Накасима же — адвокат по профессии, с языком, болтающимся, точно било у колокола; и нашла коса на камень: гордость и тщеславие — на гордость и лживость, свойственную адвокату; оттого и лес загорелся. Но, так или иначе, Петру Мисима не полезно долее оставаться в Оота, по следам его везде будет ползти змея злословия и убивать успех. Не пройдет

даром это и Николаю Накасима; одна дочь его gratis воспитана в Женской школе и благоденствует ныне за катихизатором, другая ныне учится в школе, но он просил и остальных трех дочерей его воспитать за счет Церкви; не будет этого! Такие исключительные благодеяния могли бы быть за исключительные заслуги, но не за исключительные пакости.

15/27 июля 1897. Вторник.

Завтракал у профессора Кёбера и видался там с молодым философом Анено–коодзи, который в прошлый раз, после свидания и разговора со мною, сделал довольно лестный реферат в «Тайёо», разошедшийся оттуда по разным периодическим изданиям. На вопрос мой, чем занят:

— Изучаю историю буддизма, каждый день этим занят в университетской библиотеке, — отвечал.

— Не жаль ли (стал я говорить по–русски профессору), что один из лучших ваших учеников, такой даровитый и развитой молодой человек, приковывает себя к трупу. Точно нет дела более насущного, дела животрепещущего!

Анено–коодзи выразил сожаление, что не понимает наш разговор.

Тогда я по–японски прямо к нему заговорил о том же; и сильно и долго убеждал его оставить другим, более подходящим к тому людям, хоронить этот труп — буддизм, самому же отдать себя несравненно более важному и живому делу — основательному изучению христианства и введению его в страну; путем серьезного и искреннего изучения христианства, — если только он не заградит сердце свое гордостию или иною страстию, — он дойдет до принятия истинного христианства, ибо не может быть, чтобы небесный Отец не открыл Себя и своего истинного учения искренно ищущему Его сыну, и послужит введению в своем отечестве неповрежденной Божественной религии, ибо грозит бедами Японии и то, что теперь свободно входят сюда десятки христианств.

По течению речи я дошел до совета образовать общество для изучения, — не в духе нынешних журнальных реклам, а серьезного изучения, — всех христианских исповеданий для определения, какое из них содержит истинное Христово учение, и какое, стало быть, должно быть введено в Японию.

В виде исторического примера стал рассказывать о том, как наш святой Владимир изучал вероучения и как отвергнул магометанство и иудейство… Тут (на самом интересном месте разговора, по крайней мере, на самом одушевленном пункте моей речи) доложили, что «завтрак готов». Я приостановился на секунду, хотел докончить речь, извиняясь за задержание; но мой философ показался мне до того равнодушно (хотя, по–японски, с любезною улыбкою на лице) слушающим, что я промолвил:

— Если вас это интересует, то мы и после можем докончить разговор, — встал, чтобы идти за стол, где речи трудно было принять серьезное направление.

После завтрака я нарочно настоял выйти в садик, где, сидя в тени, и думал продолжить беседу, но Анено–коодзи не выказал ни малейшего желания к тому. Знать, он из тех, кому именно прилично дело могильщика!

16/28 июля 1897. Среда.

Целый день, — как предыдущие, и немало будет последующих, — приведение в систему и введение в каталог брошюр.

О. Яков Такая покорно принял отнятие у него собором двух лучших катихизаторов, в замену которых со стороны дан ему только один; только просит, нельзя ли вместе с Кириллом Сасаба дать

ему, для Миязаки, и диакониссу Юлию Токухиро, помогавшую Кириллу в Кобе. Тотчас же продиктованы мною письма к о. Сергию Судзуки, священнику Церкви в Кобе, и Кириллу Сасаба, чтобы, если нет каких–либо непреодолимых препятствий, Юлия отправилась опять помогать Кириллу в Миязаки. Это будет тем более кстати, что в Кобе вместо женившегося Сасаба назначен холостой катихизатор Варнава Симидзу, при котором, хотя и пожилом, женщине состоять не совсем благовидно.

Раздосадовал Иосиф Ициномия. Третий год с него никакой пользы: служение его — в разных местах — не дало ни одного крещения; назначен ныне в Хиросима, в помощь полупараличному, но усердному катихизатору Луке Кадзима; и пишет, что по семейным затруднениям не может отправиться на место службы, если ему не будет ныне выслано содержание за девятый и десятый месяцы; отвечено, что пусть уходит с церковной службы, если семейные дела ему мешают. —

Был протестантский Кумиай кёоквай (congregational) катихизатор Такеноуци Дзинкици, с которым я встретился несколько лет назад в Миядзу; благодарил за наставления, данные тогда, послужили–де в пользу души его (однако же протестантских очков не снял); просил какую–нибудь книгу на память ему, и с надписью; то и другое сделано. Ныне он состоит катихизатором в Кёото; говорил, что там у них четыре Церкви, в разных концах города; две из них уже имеют здания, стоящие две–три тысячи ен — пожертвования исключительно японских местных христиан. Если так, то усердны у них христиане, и ничтожны, в сравнении с ними, наши, обладающие истинным учением, но мертвые сердцем.

17/29 июля 1897. Четверг.

Феодор Минато, вопреки заявлению о. Катакура, совсем не желает опять поступать на службу Церкви: прислал обратно посланное ему содержание с письмом, что, мол, и хотел бы, но отец очень стар и так далее. Итак, большое затруднение: если Моисей Минато останется в Ооцуци и Камаиси, то кого в Немуро? Если в Немуро, то кого в Ооцуци?

О. Петр Кавано пишет, что Гавриил Тода, катихизатор в Куруме, ушел с места службы и совсем со службы: уже дорогой, на пути куда–то: написал о. Петру извещение, что увольнил самого себя; тут же приложил и ко мне уведомление, что на десять лет оставляет службу. — Старший брат, Матфей, сошел с ума; уж не рехнулся ли и младший? А оба прошли семь лет Семинарии, на содержании Церкви, — сколько даровой траты церковных денег!

18/30 июля 1897. Пятница.

Приехал в гости начальник Пекинской Миссии о. архимандрит Иннокентий с студентом китайского языка Петром Андреевичем, воспитанником читинской гимназии.

О. Иннокентий болен: я старался побольше говорить, чтобы дать покой его душе и телу; велел и ванну приготовить, после которой он чувствовал себя лучше.

19/31 июля 1897. Суббота.

Показал о. Иннокентию храм, ризницу, Семинарию и Женскую школу. На завтраке был и профессор Рафаил Густавович Кёбер, который потом на фортепьяно в Женской школе много и чудно играл. Действительно, достойный ученик Рубинштейна!

О. архимандрит от болезни ли, от характера, или от нажитой важности кажется таким вялым, что не желалось бы такого помощника и преемника сюда. Болезнь почти уже не заметна; характер, правда, спокойный, но не избаловало ли положение ректора и настоятеля, то есть не разыграл ли о. Иннокентий роль теста, принимающего форму пирога или блина и тому подобное, смотря по форме, которая в руках повара? Если это, то самостоятельность и инициатива в отсутствии, и Китай еще ждет православного миссионера.