Дневники Задрота
Шрифт:
И Парук показал на тело того самого сердитого плотника.
– Мдя... А зачем?
– Да кто ж его знает. Он, как в прошлом годе его жинка с дочкой в бане угорели, совсем сам не свой стал. Ходит, смотрит на всех волчарой... Смотрел...
Парук хотел было перекрестится, да видно передумал, сплюнул.
Появился Нафаня.
– Барин, в сарае еще двое энтих, гнилых валяется. Но они того... Как бы не живые. Не прыгают, не ползают, смирно лежат. Но иногда дышат. Дык я это... Думаю. Может их, тоже... того? Дашь за них по денюжке?
– Дам.
Озадаченные неписи разошлись, а я принялся за второго контуженного.
Степан Бадья приходил в себя долго. Минут десять с ним возился, не меньше, половину оставшейся маны слил. Наконец, здоровяк открыл глаза.
– А??? Что... Ангел Божий? Отмучался, значится, убили... Охх... Как же там Оленка, одна, да без меня... Али не убили? Не убили, раз сапоги все еще жмут... Ну, слава, те Господи... О-о-о... А ты ж... кто тогда, мил человек? Али не человек? Почему такой белый? И в перьях?
Мдя... Вот так с ходу, и не в бровь, а в глаз. Черт, бандану потерял пока носился туда-сюда... Нужно срочно найти, а то моя прическа чересчур для данной местности авангардна. Да, я же еще не упоминал... Я тут все время в косыночке а-ля пират хожу, а то народ на перья постоянно пялится и просит одно на память.
– Я-то? Задрот. Тот, кто тебя от чудищ спас, и от ран избавил. Сам-то, кто?
– Степан я. Бадья. Десятник Новгородской стражи Бежецкой пятины. Иду, значится, в Сенной погост ополчение принимать, по поручению сотника Коловрата Луньевича... Ну, Колуна по-нашему...
– Задрот, тут только уха вчерашняя, - раздалось с кухни.
– Будешь? Али хозяина дождемся, ключ от погреба токмо у него...
– Давай уху!
– крикнул я.
– Еще кто выжил?
– спросил Степан.
– Да. Работник здешний Прокоп. Ну и еще мой холоп Нафаня.
– Прокоп??? Где? Это же он паскуда! Он...
– Вот, ушица... Настоялась...
– в кухонной двери показался силуэт с огромным горшком руках.
– Холодная толь... О! Как так?! Почему живой?
– Хватай его!
– взревел десятник и с положения сидя прыгнул на кухонного.
Тот, нужно признать, не растерялся. Швырнул горшок в летящего на него Степана и попытался рыбкой выпрыгнуть в окно.
Ну, тут уже я пришел в себя от резкого изменения ситуации. Кастанул «Ночь», и в трактире стало темным-темно.
«Буум!»
Это Прокоп мимо окна промазал. Я-то в темноте вижу отлично, а вот он нет. Впечатался лобешником в стену, и отключился.
– Аааа!!! Глаза! Мои глаза!!! Он меня ослепил сволочь! Мертвой водой, не иначе!!! Аааа!!!
– Степан, уймись. Сейчас снова светло будет, не ссы.
– Бааарииин!!! Я бегуууу, барииин!!!
В темноту огромным ядром влетела туша Нафани. Я еле успел увернуться. А Степан нет. И они кубарем покатились по захламленному полу, сопя, ругаясь и почему-то награждая друг друга могучими тумаками.
–
– заорал я.
– Хватит! Тут все свои! Не драться!!! Да расцепитесь вы...
Когда свет вернулся, под глазом у Нафани красовался огромный фиолетово-черный фингал. А Степан, в дополнение к предыдущей своей помятости, щеголял ярко-красным, раздувшимся до неимоверных размеров левым ухом. Два великана хмуро смотрели в пол, избегая встречаться взглядами. Вероятно, не до конца еще выяснили отношения и готовы продолжить междусобойчик.
От них обоих неимоверно несло рыбой, уха оказалась наваристой.
– Познакомитесь, - сказал я.
– Нафаня, это Степан. Степан, это Нафаня. Поднимайте этого... Вон, к лавке привяжите, чтоб не сбежал. Сейчас мы ему испанскую инквизицию устраивать будем.
Совместный труд, он, как известно, объединяет.
Немного поспорив на счет того, чем, какой стороной, и в какой позе привязывать пленника к лавке, богатыри уложили Прокопа на живот. Стянули руки и щиколотки под скамьей поясами, снятыми с валяющихся рядышком покойников. Спросили, снимать ли с иуды штаны и рубаху.
– Зачем?
– не понял я.
– Ну как, - Бадья искренне удивился.
– Вещи хорошие, почти новые. Дык, если много крови будет - опачкаются.
– Не надо. Я хоть и инквиз, но не зверь же. Сейчас, чары «Дознание» привяжутся, и поспрашиваем.
– Чего куда привяжется?
...
Мдя.
Нет.
Так не пойдет.
Нужно сначала полностью описать что там со мной происходило в Лабиринте, а потом уже текущие события освещать. А то, мысль скачет, я и сам забываю, о чем писал, а о чем еще нет. Вот, например, «Дознание» мое...
Хотя, лучше по порядку. Там не так уж много осталось, да и постараюсь покороче. Без философии и пространных размышлений.
Но это на следующем пергаменте, тут место кончилось.
День девятый. Пергамент 4.
День девятый. Пергамент 4.
Крыс рассказал о нелегкой жизни настоящего джентльмена в далеких от приличного общества условиях. Тут, в этом Лабиринте, отбывал он срок за шулерство, причем, по его словам, несправедливый.
– С их стороны было совершенно не благородно тузы в колоде пересчитывать, - мотивировал крыс.
– Настоящее свинство и дурной тон. Вообще, я привык почти. Меня сюда уже в восьмой раз ссылают. Вон, даже дорожный джентельменский набор приобрел: столовое серебро, канделябр и граммофон. Но до Секьюса Сенси Сотиса мне далеко... У него то тридцать вторая ходка. РекордсмЭн. А вообще тут неплохо, можно о жизни поразмышлять. Мне ведь всего пятнадцать суток дали, ерунда. Никто особо не докучает. Гули вот разве что. Но тут главное к ним близко не соваться, а то накинуться гурьбой, порвут да сожрут. Причем даже без соли. А то и заживо. Никакого чувства собственного достоинства у некоторых... Я, этих невоспитанных дикарей на дух не переношу...