Дневники
Шрифт:
Большевики признались, что Киев окружен с 3-х сторон. Только сегодня (29-го августа) признались, что "противник (какой? кто?) занял Одессу". (Одесса взята около месяца тому назад).
Ах, да что эти южные "взятия". И мы - Россия, и большевики - наши завоеватели, в этом пункте единомысленны: занятие южных городов "белыми" нисколько не колеблет центральную власть и само по себе не твердо, не окончательно. Не удивлюсь, если тот же Киев сто раз еще будет взят обратно.
Хамье отъевшееся, глубоко аполитичное и беспринципное (с одним непотрясаемым принципом - частной собственности) спешит "до переворота" реализовать нахваченные пуды
Лупорожего А-ва с нашего двора, ражего детину из шоферов, который для жены купил мой парижский мех - сцапали. Спекульнул со спиртом на 2 1/2 миллиона. Ловко!
А чем лучше Гржебин? Только вот не попался, и ему покровительствует Горький. Но жена Горького (вторая, - настоящая его жена где-то в Москве), бывшая актриса, теперь комиссарша всех российских театров, уже сколотила себе деньжат... это ни для кого не тайна. Очень любопытный тип эта дама-коммунистка.
Каботинка до мозга костей, истеричка, довольно красивая, хотя sur le retour, - она занималась прежде чем угодно, только не политикой. При начале власти большевиков сам Горький держался как-то невыясненно, неопределенно. Помню, как в ноябре 17 года я сама лично кричала Горькому (в последний раз, кажется, видела его тогда): "...а ваша-то собственная совесть что вам говорит? Ваша внутренняя человеческая совесть?", а он, на просьбы хлопотать перед большевиками о сидящих в крепости министрах, только лаял глухо: "я с этими мерзавцами... и говорить... не могу".
Пока для Горького большевики, при случае, были "мерзавцами", - выжидала и Марья Федоровна. Но это длилось недолго. И теперь, - о, теперь она "коммунистка" душой и телом. В роль комиссарши, - министра всех театрально-художественных дел, - она вошла блестяще; в буквальном смысле "вошла в роль", как прежде входила на сцене, в других пьесах. Иногда художественная мера изменяет ей, и она сбивается на роль уже не министерши, а как будто императрицы ("ей Богу, настоящая "Мария Федоровна", восклицал кто-то в эстетическом восхищении). У нее два автомобиля, она ежедневно приезжает в свое министерство, в захваченный особняк на Литейном, - "к приему".
Приема ждут часами и артисты, и писатели, и художники. Она не торопится. Один раз, когда художник с большим именем, Д-ский, после долгого ожидания удостоился, наконец, впуска в министерский кабинет, он застал комиссаршу очень занятой... с сапожником. Она никак не могла растолковать этому противному сапожнику, какой ей хочется каблучок. И с чисто королевской милой очаровательностью вскрикнула, увидев Д-ского: - "Ах, вот и художник! Ну нарисуйте же мне каблучок к моим ботинкам!"
Не знаю уж, воспользовался ли Д-ский "случаем" и попал, или нет, "в милость". Человек "придворной складки", конечно, воспользовался бы.
Теперь, вот в эти дни, у всех почему-то на устах одно слово: "переворот". У людей "того" лагеря, не нашего - тоже. И спешат что-то успеть "до переворота". Спекулянты - реализовать ленинки, причастные к "властям" - как-то "заручиться" (это ходячий термин).
Спешит и Марья Федоровна А-ва. На днях А-ский, зайдя по делу к Горькому, застал у М. Ф. совсем неожиданный "салон": человек 15 самой "белогвардейской" породы, - П., К. и т.д. Говорят о перевороте, и комиссарша уже
Недаром, однако, были слухи, что прямолинейный Петерс, наш "беспощадный", в раже коммунистической "чистки", метил арестовать всю компанию: и комиссаршу, и Горького, и Гржебина, и Тихонова... Да широко махнул. В Киев услали.
Киев, если не взят, то, кажется, будет взят. Понять, вообще, ничего нельзя. Псков большевики тогда же взяли, - торжествовали довольно! Однако, Зиновьев опять объявляет - мы, мол, накануне цинического выступления англичан...
Вы так боитесь, товарищ Зиновьев? Не слишком ли большие глаза у вашего страха? У моей надежды они гораздо меньше.
Атмосфера уверенности в перевороте, которую я недавно отметила, ее температура (говорю о чисто кожном ощущении) за последние дни, и как будто тоже без всяких причин - сильно понизилась. Какая это странная вещь!
Разбираясь, откуда она могла взяться, я вот какое предполагаю объяснение: вероятно был, опять ставился, вопрос о вмешательстве. Реально так или иначе снова поднимался. И это передалось через воздух. Только это могло родить такую всеобщую надежду, ибо: все мы здесь, сверху до низу, до последнего мальчишки, знаем (и большевики тоже!), что сейчас одно лишь так называемое "вмешательство" может быть толчком, изменяющим наше положение.
Вмешательство! "Вмешательство во внутренние дела России"! Мы хохочем до слез, - истерических, трагических, правда, - когда читаем эту фразу в большевистских газетах. И большевики хохочут - над Европой, - когда пишут эти слова. Знают, каких она слов боится. Они и не скрывают, что рассчитывают на старость, глухоту, слепоту Европы, на страх ее перед традиционными словами.
В самом деле, каким "вмешательством" в какие "внутренние дела" какой "России" была бы стрельба нескольких английских крейсеров по Кронштадту?
Матросы, скучающие, что "никто их не берет", сдались бы мгновенно, а петербургские большевики убежали бы еще раньше. (У них автомобили всегда наготове). Но, конечно, все это лишь в том случае, если бы несомненно было, что стреляют "англичане", "союзники". (Так знают все, что самый легкий толчок "оттуда" - дело решающее).
О, эта пресловутая "интервенция"! Хоть бы раньше, чем произносить это слово, европейцы полюбопытствовали взглянуть, что происходит с Россией. А происходит, приблизительно, то, что было после битвы при Калке: татаре положили на русских доски, сели на доски - и пируют. Не ясно ли что свободным, не связанным еще, - надо (и легко) столкнуть татар с досок. И отнюдь, отнюдь не из "сострадания" - а в собственных интересах, самых насущных! Ибо эти новые татаре такого сорта, что чем дольше они пируют, тем грознее опасность для соседей попасть под те же доски.
Но видно, и соседей наших, и Антанту Бог наказал, - разум отнял. Даже просто здравый смысл. До сих пор они называют этот необходимый, и такой нетрудный, внешний толчок, жест самосохранения - "вмешательством во внутренние дела России".
Когда рассеется это марево? Не слишком ли поздно?
Вот мое соображение, сегодняшнее (26-ое Августа), некий мой прогноз: если в течение ближайших недель не произойдет резко положительных фактов, указующих на вмешательство - дело можно считать конченным. Т.е. это будет уже факт невмешательства.