Дневники
Шрифт:
Дачные домики современного строительства. Мебель бархатная, как у патриарха. Кино завалено приемниками, и горы ружей.
28/III.
Четырнадцать тысяч километров — по карте. Вчера взяли 14 человек, лейтенант. Монголы. Неказисты, марш по восемь часов, причем в окопах. Сдали на сборный пункт, отдыхают. Погрузили на эшелон 2.500 голов. Обедают в одном конце, в другом — обедают наши. Раздают солдатам ужин, и наши подходят — берут. От всех видов довольствия на 1 апреля отказались. Со своих баз оделим Смоленскую губернию — скотом, всем, чем можно.— Уборная — для немцев и для русских. Разница — сток для мочи.— Освобождено 50.000 советских пленных и граждан.— Охотились за козами, а вышли с белыми флагами немцы.— Комсомолец Сизов ходил по лесу, ему сдалась группа немцев в триста человек. Все вышли по сигналу “тревога”, вплоть до киномеханика.
Борьба за Польцин: зажечь дома два-три, и с полного хода, на танках, огонь сплошной, “и немцы по сторонам, их уже позже ловили”. Так прорвались к Польцину. Эскадроны смешаны. На окраине людей не хватает. Пеший эскадрон. Эшелон приходит. “Ну, принимай! Раз пришел”. Дальше эскадроны не идут. У штаба людей много. Разобрали. В центр города — штаб. Свет в городе горит, заводы работают. Полковник Досовский.— До утра наловили полторы тысячи пленных, ночью не брали. 250 спешенных
321
всадников и танковый полк. Разведчики стянули у немцев кухню, целый день не ели. Едет на велосипеде майор, ответственный за оборону города. Сбили автоматом.
3/IV.
Возвратились в Бирнбаум. Ехали быстро. Города уже знакомые, сколь ни однообразны развалины, но и их запоминаешь. Телеграмма из газеты “Известия”: “Иванову привет из переулка”.— Почему-то неудобно написать, что из дома. Позавчера: завтрак в ДКА, подковой стол, генералы и офицеры корпуса, песенный и танцевальный ансамбли, речь Крюкова, где он хвалил каждого командира, а до этого сильно их исполосовал. Песенники два раза подряд пели “В долине Дагестана”. Офицеры требовали “Роз-Мари”. Еще накануне — почти весь день у полковника Игнатюка, где толстая фельдшерица подражала Рине Зеленой и пела какие-то песенки.
Белый дом под черепичной крышей. Немцы,— две женщины и сутулый мужчина с повязкой,— украшают дворик, обнесенный проволочной сеткой, цветами, даже на бомбоукрытии посадили цветы. Солдаты, их охраняющие, пытаются учить немецкий язык.— Дорога: кони с уздечкой, поросенок в поле ест овес, трупы коров, корова, застрявшая в канаве, окопы в песке, укрепленные кольями.
Дождь, серое небо, сосна и темные деревья, вкруг дороги. Прошел поляк, в жилете, пальто, под руку с дамой. Затем Варта, длинный деревянный мост,— и наш дом, с железными украшениями внутри: железная люстра, зеркало в железной раме, изразцы тоже в железной раме и даже пианино и то кажется железным, круглый стол, покрытый красной материей.— В АХО получил продовольственную карточку (заплатил за нее триста рублей) и тут же разговор: нужно три метра сукна, чтобы покрыть где-то стол, брали красное — не подошло, а зеленого есть только три семьдесят пять, то есть на семьдесят пять сантиметров больше. Кладовщик отрезать не хочет: “Бери все”, а посыльному тоже лишнего не надо. Лейтенант, выдававший ордер, долго думал, и наконец, виновато, сказал посыльному: “Придется тебе взять, на кой черт нам эти 75 сантиметров!” Мне вспомнился разговор с Крюковым: корпус хотел на своем подсобном хозяйстве засеять 7.000 гектаров — “В деревне все работали на помещика, здесь и остались”. Охота. Мо-
322
толодка. Гуси. Охранники “четверенной” бьют гусей. Генералу хотелось поехать в лес, но он боялся за нас, и не поехал.— Уток били из “фауста” — взрывной волной их убивало много.
Почти всю неделю дожди, я собирался полететь на самолете к берегу моря, но так и не удалось. Квартира почтмейстера, где жил полковник Игнатюк со своей женой Ниной Алексеевной. Мы пришли после их отъезда, опоздав на полчаса. Мержанов взял часы.— В доме генерала Крюкова я не видел ни одной немецкой книги, но и русских тоже не видно. Да, и когда тут читать? — Обед в доме помещика,— возле озера,— лодка генерала, спиннинг, он в штатском, шьет на него француз-сапожник, которому он за работу приказал выдать бутылку шампанского, а тот просил: “бумажку, чтоб доехать”. Немки, принесшие кофе.
15/IV.
Утром — покинул Ландсберг, поехали к Крюкову. Лесные пожары, мгла. За Одер. Деревушка за рекой Бобром,— рядом целый железнодорожный мост, разрушенные дома по берегу озера. Крюкова не застали. Повернули к Цветаеву318,— леса горели,— остановил полевой пост НКВ, проверил документы. Трупы коней на дороге, мгла, запах горящего леса. Обед. Через черные горящие леса, обгоняя войска, обозы, мчатся “виллисы”. Шофер гонит через тьму,— лес,— затем через разрушенное село,— к ходам сообщений. Разрушенные здания, на которые показывает комендант, который мчится впереди нашего “виллиса”. Мы спустились
323
16/IV.
Ночь не спал, часов в семь задремал и продремал часа два. Кудреватых и Мержанов уехали в Ландсберг, писать корреспонденции. Генерал волновался с самого утра — то бранил, то хвалил своих командиров корпусов. Впервые я видел артподготовку. Утро было неудачное, пасмурное, туманное. Хотели в атаке применять прожектора, но туман помешал и новинка не вышла. Член Военного Совета обещал “мешок орденов” за установку переправы, и позже мы, кажется, именно и попали на эту переправу.— Мгла. Огни. Эрэсы. Артиллерия — две тысячи стволов: тяжелые барабаны. Закончилось, как и началось, эрэсами.— Переправа. Генерал — украинец. Приехали: два раненых, навстречу, один в голову, другой в ногу. Позже, комендант объяснял точное попадание по траншее тем, что или на одном из высоких домов Франкфурта находится наблюдатель, или он сидит в трубе завода.— Мне кажется, что можно наблюдать у воюющих любопытное чувство — “конец войне, еще можно сохранить себя”. Это не трусость, а чувство вполне понятное, и от этого в действиях есть известная осторожность. Генерал приказывает: доложить ему о том, как доведут самоходки. А вместо этого сам командир приезжает лично для доклада.
Роль командующего: шаг за шагом идти по карте, смотреть кто куда, когда пришел и что сделал: — “Так и пойдете. Вот пожалуйста, 42-6, 42, 5—2, а затем выйдете на шоссе. И не поворачивать! Куда поворачивать? Кто?! Где вам переправляться? Зачем же вам переправляться? А если вы пойдете на Хоенвальде, разве вам не надо переправляться? Куда вам поворачивать? Вы как шли, так и пойдете. Вы должны выполнить задачу дня, вы и этого не выполнили. Надо изучать обстановку и поступать исходя из изучения. "Вали-валом" — ничего не добьешься. Что вы можете дать на правом фланге?”
Переправа мешала подбросить самоходки и танки. Немцы бросили три что ли самоходки, батальон солдат,— и наш полк разбежался. Через реку трудно протянуть проволоку, одна дивизия ушла вправо, другая — влево; толкались, а сосед, справа, ушел на четыре километра дальше. Вечером, приехал Крюков, и отобрал еще противотанковую артиллерию — истребительный полк.
— “Товарищ Добровольский! Что же вы решили делать в дальнейшем? Почему же вы его днем не выгнали, и думаете выгнать
324
ночью? Из леса? Все-таки он высоту-то 23,0—5 занимает, а вы доказывали, что не занимает. Слушайте. Так нельзя воевать. Слушайте, время-то десять часов, нам надо решение принять. Вы что намерены делать? Где вы думаете атаковать? Какие вы ставите перед самим собой задачи? Вы должны сконцентрировать свою дивизию для прорыва, обеспечить ее для прорыва — артиллерийским огнем. Вторая дивизия прорывает на участке Манкендорф. Чем вы это дело можете обеспечить? Как решите это обеспечение?” — Я долго сидел на ящике. Внизу, среди молодых кустов, только-только покрывшихся листвой, бегали коричневые, крохотные зайчики. Через реку, чтобы ее отвести, поставили дамбу. Противник бросил бомбу, воздушная волна прошла по ногам — бомба брошена далеко. Вечером генерал обсуждает план завтрашнего дня.— Послали немцев — брать в плен: “накормили, а там видно будет, что с ними делать”. Пленный ушел и привел шестьдесят человек вместе с командиром батальона, все они сидели в подвале дома.— Вспомнил рассказ Сампсонова о девушке и двух солдатах возле обгоревшего дома.
Город Брасов, шахты. Шесть труб электростанции. Столбы высоковольтной передачи. Понтоны, ветви сосен, насыпь, в насыпи землянка, завешенная ковром, пониже у берега — понтон зеленый и катер, в котором недостает каких-то частей; генерал Р.П.Бабийчук с которым я еду, выражает мысль, что механик, боясь, сам уничтожил эти части. Раненого несут, лицо у него мучительно-страшное. Генерал Бабийчук кричит: “Возьмите первую подводу, отвезите”. У раненого перебиты ноги. Второй ранен в лицо; лицо залито кровью, он плачет. Генерал: “Орел, что ты!” Мы выбежали к дамбе, мост взорван. (Генерал: “Наше дело простое. Но люди молодые, дело еще не твердо знают. Ну надо учить, и если пропустишь — худо — надо следить за каждым шагом”.)