Дни черного солнца
Шрифт:
Я не говорила, а шептала.
— Ты до половины уронила их в другой мир, — внесла окончательную ясность женщина. — А потом захлопнула дверь. И их разрезало пополам. Вот что ты сделала. Уразумела?
Я уразумела.
И закричала. Я кричала не переставая. Потом один из них что-то предпринял, и я потеряла сознание.
5
«СЕМЬЯ»
(набросок углем)
Есть у меня одно любимое воспоминание об отце. Иногда я вызываю его в памяти, словно сон.
В этом сне я еще маленькая. Только-только выучилась лазить по лестнице. Ступеньки высокие,
— Папа, — говорю я, перебегая небольшую комнату на чердаке.
По взаимному согласию родителей, эта комната — его царство. Мама сюда вообще не заходит, даже прибраться. Тем не менее в комнате чисто, потому что мой отец аккуратен. Все помещение неуловимым образом напитано им. Его личностью. Частью это запах, но не только. Я понимаю это каким-то внутренним чутьем, но слов, чтобы выразить, в детском словаре пока не хватает.
Мой отец не похож на других деревенских мужчин. Он ходит на службы в Белый зал, только чтобы избежать нападок жреца. И не приносит жертв в домашней божнице. Он не молится. Я спрашивала его, верит ли он в богов. Папа неизменно отвечает: «Конечно, ведь мы мароне». Но верить и почести воздавать — это разные вещи, добавляет он иногда. После чего предупреждает меня, чтобы не трепала об этом языком с кем попало. Ни с подружками, ни со жрецами, ни даже с мамой. Почему? Однажды поймешь…
Сегодня он в особенном настроении, и я, что редко бывает, способна видеть его. Он ниже среднего роста, у него черные уверенные глаза и крупные изящные руки. На лице нет морщин, почти как у юноши, хотя волосы — «соль с перцем», а во взгляде таится тяжкая усталость: она больше говорит о прожитой им жизни, чем удалось бы морщинам. Он был уже немолод, когда женился на маме. И он не хотел детей, но я родилась, и он любит меня всем сердцем.
Я улыбаюсь, опершись руками о его колени. Он сидит, поэтому его лицо пребывает в досягаемости моих ищущих пальцев. Взгляд можно обмануть, это я уже знаю. А вот пальцы не проведешь.
— Ты сейчас пел, — говорю я ему.
Он улыбается в ответ:
— Опять можешь видеть меня? Я-то думал, уже все рассеялось…
— Спой мне, папа, — начинаю я упрашивать.
Мне нравится наблюдать за узорами цвета, которые ткет в воздухе его голос.
— Не получится, малютка Ри. Твоя мама дома.
— Но она никогда не слышит! Пожалуйста!..
— Я обещал, — произносит он тихо, и я опечаленно вешаю голову.
Задолго до моего рождения он пообещал моей матери никогда не подвергать ни ее, ни меня опасности, могущей происходить от его необычности. Я слишком мала, чтобы понять, в чем эта опасность. Мне хватает страха в его глазах, и я держу язык за зубами.
Ему, однако, случалось нарушать обещание. Он делал это ради моего обучения: иначе я просто по незнанию выдала бы собственную необычность. А еще… Лишь позже я поняла, что его попросту убивала необходимость сдерживать и таить эту часть своей личности. Он был рожден для величия. И наедине со мной он мог бывать таким, каким должен был стать. Хоть ненадолго…
Он не может перенести моего огорчения и со вздохом усаживает меня себе на колени. И начинает петь — очень тихо, чтобы слышала только я…
Я медленно приходила в себя,
Оказывается, я в ней сидела — в воде. Она была температуры тела, так что я едва ее ощущала. Моя спина опиралась на твердую поверхность, вырезанную из теплого камня. Поблизости витал аромат цветов. Пахло хирасом — вьющимся растением, когда-то водившимся в Земле Маро. Его цветки испускали характерный тяжеловатый запах, который очень нравился мне. Я принюхалась и поняла, где нахожусь.
Если бы я раньше не бывала в доме у Сумасброда, то могла бы и растеряться. Ему принадлежал большой особняк в богатой части Затени. Он нередко приводил меня сюда, жалуясь, что от моей убогой кровати у него спина начинает болеть. Так вот, на первом этаже дома он устроил бассейны. Их тут было не менее дюжины, все — вырубленные непосредственно в скале, на которой стоит эта часть Тени. Бассейны прихотливы по форме и густо обсажены живыми растениями. Богам свойственно обставлять свое жилье, думая в первую очередь о красоте и в самую последнюю — об удобстве. Гостям Сумасброда приходилось либо стоять на ногах, либо сбрасывать одежду и лезть в воду. Он же полагал, что так тому и следует быть.
Бассейны не содержали в себе никакой магии. Вода в них была теплой просто потому, что Сброд нанял какого-то смертного гения и тот соорудил механизм, беспрестанно гнавший по трубам кипяток. Сумасброд даже не озаботился узнать, как эта штука работала. Я его спрашивала, но он не смог объяснить.
Сидя в воде, я прислушалась и очень скоро определила, что не одна. Совсем рядом находился кто-то незримый, но ритм дыхания был вполне узнаваем.
— Сброд?.. — окликнула я.
Он тут же проявился из темноты. Он сидел на краю бассейна, поставив одну ногу на край. Распущенные волосы прилипли к мокрой коже, и от этого он казался на удивление молодым. Глаза смотрели угрюмо.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
Я озадаченно помолчала… Потом вспомнила.
Я прислонилась к бортику бассейна, почти не чувствуя синяков, и отвернулась. Глаза еще болели, и я их закрыла. Не помогло. Как я себя чувствовала?.. Убивицей, вот как.
Сумасброд вздохнул:
— Утешение, полагаю, невелико, но в том, что произошло, твоей вины нет.
Да уж, невелико. И, кстати, это неправда.
— У смертных никогда не получается как следует управлять магией, Орри. Вас не для этого создавали. И ты вообще не знала, на что способно твое волшебство. Ты никого не хотела убивать…
— Так или иначе, они умерли, — сказала я. — Сколько ни рассуждай о моих намерениях, сделанного не воротишь.
— Верно. — Он сменил позу, опустив в воду вторую ногу. — Вот только они, похоже, намеревались лишить жизни тебя.
Я негромко засмеялась. По неспокойной глади пруда разбежалось безумное эхо.
— Хватит утешать меня, Сброд. Пожалуйста.
Он некоторое время молчал, оставив меня наедине с безысходными мыслями. Потом решил — достаточно, соскользнул по пояс в воду, подошел и обнял. Этого мне хватило — я уткнулась ему в грудь лицом и обмякла в его объятиях, точно вареная лапша. Он принялся тихонько растирать мне спину, что-то ласково бормоча на божественном языке. Когда же я выплакалась — на руках вынес меня из зала с бассейнами, вверх по изогнутой лестнице, и уложил в груду подушек, служившую ему постелью. Там я в конце концов и уснула.