Дни и ночи Невервинтера. Книга 2
Шрифт:
Эйлин сжала руками виски.
— Все, хватит! Я умоляю тебя, перестань, я не могу! — Она повернулась к нему и произнесла с горечью: — Ты сам не понимаешь, что говоришь. Ты же ничего не знаешь. Зачем ты так?
Касавир опустил голову и заиграл желваками. Обиделся. Конечно, любой бы обиделся. «Какая же я дура!»
— Может, я и не понимаю чего-то. Я просто люблю тебя. Извини.
Опомнившись, Эйлин подплыла к нему и положила руки ему на плечи, ловя глазами его взгляд.
— Это ты… ты меня извини, — быстро заговорила она. — Я должна была сразу сказать. Не знаю, зачем я тянула.
В глазах паладина промелькнуло что-то… что-то, похожее на обреченность. Он провел
— Что ты должна была мне сказать?
— Между нами действительно есть связь, и очень тесная. Родственная.
Касавир горько, понимающе усмехнулся.
— Ах, да. Гробнар что-то такое говорил про вашего общего предка. Ну, теоретически, и я могу быть тебе родственником в каком-нибудь древнем колене. Так что…
— Нет-нет, — улыбнулась Эйлин, — этот предок гораздо ближе, — она замялась в нерешительности. — У нас… общий отец.
Касавир долго молчал, вглядываясь в ее лицо. То ли он хотел уличить ее во лжи, то ли пытался рассмотреть на нем признаки тяжелой душевной болезни, а Эйлин вдруг почувствовала легкую тошноту — от волнения и от страха, что он оттолкнет ее и бросит что-нибудь презрительное.
— Кто у вас общий? — Переспросил он шепотом, не предвещающим ничего хорошего.
Эйлин сглотнула.
— Его отец гостил в… Западной Гавани…
Она смешалась, почувствовав себя ужасно глупо. Ее родители и их отношения еще недавно были для нее тайной, а теперь она вынуждена зачем-то оправдываться за них перед любимым человеком. Не бред ли?
— Тебе Ниваль это рассказал, да? Он там где-то рядом был, — Касавир продолжал сверлить ее взглядом.
Эйлин мотнула головой и выставила руку вперед.
— Постой. Не делай поспешных выводов. Его… наш отец был бардом. Есть вещественные свидетельства и факты. Ты сам говоришь, что Гробнар может подтвердить наше родство. В конце концов, я чувствую свою связь с ним.
Помолчав, она твердо посмотрела паладину в глаза.
— Касавир, это правда. Он мне брат, он давно догадывался об этом, полюбил меня, как родную.
Она сглотнула ком в горле. Произнеся эти слова, она впервые их осознала. Полюбил, трогательно боится потерять и теряет самообладание от ревности.
— Потому он и спасал тебя. А сегодня он в тебе увидел человека, который может отобрать у него сестру, пользуясь тем, что дуреха влюблена.
Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла сквозь слезы.
Повисло тягостное молчание.
— Боги, — наконец, выдавил Касавир, запустив руку в волосы. — А я подумал было, что передо мной взрослая женщина! Что же ты со мной делаешь? Почему не сказала сразу?
Эйлин опустила голову.
— Не знаю… Я боялась твоей реакции.
— Ну конечно, я тупой ходячий доспех, со мной надо, как с ребенком разговаривать!
— Извини, — Эйлин мягко взяла его за руку, — ну, извини, пожалуйста.
Касавир вздохнул и помотал головой.
— Значит, от него теперь не отделаться. Так и будете перемигиваться за моей спиной.
— Ну что ты…
— Да будете, я знаю, — он раздраженно махнул рукой.
— Он не такой уж плохой. Если ты узнаешь его поближе…
Паладин вздрогнул и прищурился.
— Знаешь, с этим я, пожалуй, повременю. Все должно быть постепенно. Пока хватит мне и знания, что он твой родственник. А его… твой… ваш отец больше нигде не бывал?
Поняв, к чему он клонит, Эйлин отстранилась и с оскорбленным видом поджала губы.
— О нюансах моей родословной можешь спросить у Гробнара, он, видимо, ее лучше знает. Но она очень плохая. Мы мелкие лавочники, бродячие барды и еще бог знает кто. Может, и в самом деле, по Фаэруну
Закончив свою тираду, она ухватилась за край ванны, резко оттолкнулась, выскочила, обдав его брызгами, и, прикрывшись полотенцем, хотела уходить, но Касавир, с улыбкой наблюдавший за этой демонстрацией фамильной гордости, тронул ее за ногу.
— Да постой же ты!
Она холодно взглянула на него сверху и увидела его улыбку. Легкую, зыбкую, так редко появляющуюся на его суровом лице, которое когда-то казалось ей надменным и равнодушным. Ее так легко спугнуть. Голубые глаза, отливающие зеленью в матовом свечении бурлящей воды. Черные, чуть взъерошенные волосы в россыпи блестящих капель, мокрое лицо, извилистые струйки воды, стекающие по плечам, груди и торсу, которые она только что ласкала, чувствуя, как родное тепло его тела пробуждает от спячки ее чувства и высвобождает долго сдерживаемые желания. Он, обнаженный, и такой красивый, такой желанный — до последней жилочки, до последнего шрама — стоит по пояс в прозрачной зеленоватой воде, опираясь широкой ладонью о камни, смотрит на нее снизу вверх и откровенно смеется над ее глупой обидой. Она, спохватившись, хочет улыбнуться в ответ — и не может. Не оттого, что щеки краснеют, пульс зашкаливает, и низ живота начинает плавиться. А оттого, что сердце теснит нежно-щемящее чувство радости и боли. Как все-таки хрупка человеческая жизнь, какой бы сильной ни казалась телесная оболочка, как тонки нити, связывающие души, и как страшно осознавать, что этих бездонных прозрачно-голубых глаз, этого мягкого низкого голоса и мозолистых рук, этих серебристых капелек на волосах и этой пьянящей сладости предчувствия могло не быть.
Пятнадцать проклятых минут потрачено на разговоры — и это после стольких недель без него! После нескольких дней, что они провели рядом, не смея прикоснуться друг к другу, и подавляя даже мысли об этом! В набитом ранеными и осаждаемым врагами лагере им хватало уже простого сознания, что они живы и вместе — что может быть важнее для тех, кто ходит по краю? Но теперь… «Я, должно быть, дура. Или слепая. Слепая дура».
Обезоруживающе улыбаясь ей, Касавир, напрягая мускулы, подтянулся и медленно — словно нарочно давая ей разглядеть рельефный торс, мускулистые бедра и другие приятные глазу вещи — поднялся по камням и по-хозяйски потянулся к ее полотенцу. Эйлин хотела наклониться и взвизгнула, поскользнувшись на мокрых камнях, но он подхватил ее, и сдернутое полотенце поплыло и затрепыхалась в водовороте пузырьков. И снова теплая ласкающая влага, его руки, губы, теперь уже не изучающие и вспоминающие, а жаждущие и нетерпеливые.
— Пошутил я. Юмор у меня такой… солдатский, — бормотал Касавир, целуя мокрые, неровно выстриженные волосы, лицо, шею, грудь и обжигая ее дыханием. — Как маленькая… Прости… прости…
Поймав ее губы, он взял ее лицо в ладони и быстро поцеловал ее. Потом еще раз и еще — уже долгим, смакующим поцелуем.
— Глупость все… я же тоже… не железный…
Он быстро притянул ее к себе, приподняв и обняв ее ногами торс. «Легкая-то какая! Сколько же она вынесла. Старый зануда!»
Их лица оказались напротив. Она обняла его за шею, а он, без труда поддерживая ее, скользил кончиками пальцев вдоль ее бедер и смотрел на нее, не отрываясь, потемневшим взором… Эйлин уже с трудом отдавала себе отчет в происходящем. Вулкан внутри нее, растревоженный поцелуями и нежным скольжением его рук и теплой воды, готов был взорваться от одного прикосновения. Тело выгибалось и молило, а руки непроизвольно вцеплялись в волосы и царапали спину.