Дни между станциями

Эриксон Стив

– Это не имеет значения, – сказал он.

Кровь уже отхлынула от его лица; он говорил голосом, едва доносившимся до другого конца комнаты.

– Этот фильм больше не ваш. – Он кивнул Адольфу. – Я унаследовал веру в него, которая когда-то была у вас, как бы давно это ни было. Вы лишились права на него, когда лишились своей веры в него, когда расплатились им со своей совестью за… что бы то ни было.

Он закрыл дверь в комнату и метнул злобный взгляд на свет, который никогда не гас; затем он включил проектор.

Первые и последние минуты

были склеены встык или же утеряны; оставалось лишь главное действие. Шарлотта Корде сидела дома. Сразу же что-то показалось странным, не вписывалось. Дом не был обставлен под нужную историческую эпоху; женщина была намного старше, чем в остальном фильме. Ей было под пятьдесят. Камера следовала за ней из комнаты в комнату, но чем больше комнат оказывалось перед камерой, тем более неправильными они выглядели. Звука не было, но были субтитры – по-английски, не по-французски – и старик не мог их разобрать. Но Флетчер прочел их, и после того как старуха рассказала о том вечере, когда нашла своих утонувших сыновей-близнецов на берегу, он начал понимать, что это вовсе не Шарлотта и уж точно не «Марат». Пленка кончилась, а они вдвоем, потрясенные, продолжали смотреть на пустую стену. Флетчер повернулся к Адольфу.

– Где она? – спросил он.

Адольф медленно повернулся к нему. Сфокусировал на Флетчере взгляд.

– Где что?

– Концовка. Убийство Марата.

Адольф покачал головой, ошарашенный. Флетчер обошел проектор и встал, глядя на него сверху вниз. Адольф все поджимал губы, словно собирался задать какой-то вопрос. Он снова уставился на стену, затем на свои руки.

– Я не знаю, – наконец проговорил он. Он показал на стену.

– Я не помню. – Он на секунду замер, почти потерянно. – Она так постарела.

Флетчер метнулся, отворачиваясь от старика. Он сел на кровать рядом с ним, но, казалось, больше не замечал, что Адольф рядом. Он закрыл лицо руками.

– Тогда я, – наконец сказал он, – буду, видимо, продолжать поиски.

Адольф погрузился в воспоминания.

Флетчер погрузился в отчаяние. Он впервые потерял уверенность в том, что Адольф вообще снимал концовку, хотя Адольф заявлял, что снимал. Он больше не доверял ничему, что помнил или не помнил Адольф. Пленка в коробке не имела ничего общего с «Маратом». Он перемотал пленку и положил ее обратно в металлическую коробку, а коробку убрал обратно в сундук.

И все же, и все же. На стене был тот кадр с Тьерри Туреном в ванне, с кинжалом в сердце. И просто не существовало способа превратить фильм в связное целое без сцены убийства; весь фильм, как с повествовательной, так и со стилистической точки зрения, был построен на том, чтобы подготовить зрителя к сцене, в которой девушка убивает революционера. Без этой сцены два главных героя в фильме были навечно разделены, их дороги не пересекались; если показать публике фильм без убийства, он навсегда останется незаконченным. Флетчер просто не был к этому готов; он уже зашел слишком далеко, сказал он себе.

Итак, Флетчер продолжал искать,

и поиски его, несмотря на огласку, стали сложнее, а не проще. Если сперва лекции, журналы и газеты разожгли интерес к Адольфу с «Маратом», то затем, когда у тайны не оказалось разгадки, пресса потеряла терпение и принялась ехидничать. Теперь почти все серьезно сомневались, что у фильма вообще был конец; и, как десятилетия назад, ценность фильма вновь была поставлена под вопрос – эта пленка, со всей ее гениальностью, могла с тем же успехом не существовать вовсе, если она оставалась скрытой от мира.

Шли дни. До Флетчера доносились отклики из невидимых краев за пределами дома семнадцать по рю де Сакрифис: мрачные звонки посреди ночи и ни к чему не приводившие письма. Адольф был пленником фильма и его судьбы и одновременно – фактором сопротивления. Пришла еще одна осень и еще одна мумифицирующая зима; и вот однажды днем зазвонил телефон. Звонил человек, справлявшийся об объявлении, виденном им в «Фигаро», которое давалось так давно, что Флетчер уже забыл о нем, вспоминая лишь в те минуты, когда решал отменить его, но передумывал. Но этот звонок, понял Флетчер немедленно, был непохож на другие, потому что человек на том конце провода описал сцену убийства Марата в подробностях, включая скрещенные ружья над ванной.

– В каком состоянии пленка? – спросил Флетчер.

– Вроде бы в хорошем, – ответил его собеседник.

– Я бы хотел ее увидеть.

– Мне к вам приехать?

– Нет. Я приеду к вам.

– Ладно. В отеле, в котором я живу, электричества чаще нет, чем есть.

– В Париже так уже давно.

– Да, в Штатах тоже.

– Если это та пленка, какова ваша цена? – спросил Флетчер.

– Я ее не продаю, – послышался ответ.

Голос на том конце провода подождал реакции Флетчера, но, не дождавшись, продолжил:

– Мне кажется, произошла путаница.

– Что вы имеете в виду? – спросил Флетчер. Снова молчание.

– Ну, – сказал тот, – если это та пленка, которую вы ищете, и если я прав, то вы должны знать, что я имею в виду. Я хочу сказать, произошла подмена. Если у меня ваша пленка, то у вас моя.

Флетчер ничего не сказал.

– Возможно, это ошибка, – сказал голос.

– Нет, – быстро возразил Флетчер. И добавил: – Расскажите мне, что за пленку вы ищете.

– Я довольно давно ее видел. Несколько лет назад. Там женщина в доме. – Снова пауза. – Может, это ошибка, – повторил он.

– Я не понимаю, как могла произойти такая подмена, – сказал Флетчер.

– Я тоже.

– Вы должны иметь об этом какое-то представление.

– А почему это я должен, если вы не имеете?

– Я представляю другого человека.

Наконец голос сказал:

– Я не знаю, как была сделана подмена. Я не помню. Но мне хотелось бы получить пленку назад.

– Но, может быть, это не ваша пленка… – начал Флетчер.

– Моя, – ответил его собеседник. – Она явно, явно у вас.

– Мы можем обсудить это при личной встрече?